Огонь камина освещает новорожденного в корзине, его отца в кресле, его маленькую сестру в углу комнаты, постель, на которой умирает его мать. Господин в кресле - богатый купец мистер Домби. Сегодня он счастлив. Родился долгожданный Сын и Наследник, и даже смерть жены огорчает его не слишком. Миссис Домби умерла, выполнив свой долг перед фирмой "Домби и Сын. Торговля оптом, в розницу и на экс порт".
Своего старшего ребенка, дочь Флоренс, мистер Домби не любит, ибо "что такое девочка для Домби и Сына? В капитале, коим являлись название и честь фирмы, этот ребенок был фальшивой монетой, которую нельзя вложить в дело,- мальчиком ни на что не годным, и только" (Т. 13, с. 13-14.).
Мистер Домби одержим страшным нетерпением: маленький Поль должен поскорее вырасти и стать его компаньоном, но нетерпение, честолюбие и чванство отца убийственны для сына. Сначала мистер Домби лишает шестимесячного Поля кормилицы. Добрая Полли Тудль "забылась" и, гуляя с детьми, навестила собственных ребят. Однако мистер Домби не может допустить, чтобы его сын бывал в "низком" обществе, и Полли рассчитывают. Кстати, мистера Домби ничуть не беспокоит, что во время прогулки потерялась Флоренс, которую завели в трущобы и ограбили. По счастью, ей встретился юный Уолтер Гэй, племянник мастера судовых инструментов Джилса. Уолтер и отвел девочку домой.
Поль - очень болезненный, не по годам серьезный и умный ребенок. Однажды он спрашивает отца: "Что такое деньги?", и тот в растерянности: как объяснить, что деньги "могут сделать все, что угодно?"*. Он пытается объяснить, но Поль опять спрашивает: "Почему же деньги не спасли мою маму?", и мистер Домби умолкает. Да, поскорее бы сын вырос и сам убедился в могуществе денег.
* (Т. 13, с. 121.)
Поля отдают в пансион "людоедки и укротительницы детей" - миссис Пипчин. У нее надежная, много раз опробованная метода воспитания: давать детям все, чего они не любят, и не давать того, что они любят. Этим способом она и "укрощает" несчастных питомцев. Ведь можно, печально говорит Диккенс, угнетать и тиранить детей и лишать их детства не только голодом и побоями, как Сквирсы. Угрюмость и черствость миссис Пипчин так же мучительны для детской души. (Диккенсу это было хорошо известно. Он вспоминал, наверное, собственное детство и мрачную, эгоистичную миссис Ройленс, свою квартирную хозяйку во времена фабрики ваксы.)
Однако к Полю "людоедка" благоволит. Конечно, прежде всего потому, что мистер Домби богат, но Поль странным образом привлекает ее своей наивной честностью. Ему одному позволено сидеть с ней вечером у камина, хотя в день приезда Поля между ними состоялся неприятный разговор.
"- Ну, сэр,- сказала миссис Пипчин Полю,- как вы думаете, будете ли вы меня любить?
- Не думаю, чтобы я хоть немножко вас полюбил,- ответил Поль.- Я хочу уйти. Это не мой дом.
- Да, это мой,- ответила миссис Пипчин.
- Очень гадкий дом,- сказал Поль"(Т. 13, с. 130.).
А затем Поля отдают в "заведение" мистера Блимбера, который применяет к ученикам систему "форсирующего развития". Правда, за столом здесь подают вкусные блюда - не то что у скупой миссис Пипчин,- но пища для ума, которой пичкают учеников,- сухая и бесплодная "схоластическая солома". Систему насильственного "выращивания" знаний Поль не вынес. Он умер, заболев от чрезмерного утомления. Так мистер Домби способствовал смерти своего "единственного" ребенка - ведь Флоренс не в счет.
Читатель Диккенса горько оплакивал смерть Нелли Трент, но смерть маленького Поля Домби поразила даже самых сдержанных и несентиментальных. Очень обаятелен этот большеглазый "чудаковатый" и прямодушный ребенок. От его внимательного взгляда не могут укрыться фальшь и эгоизм взрослых. Он безошибочно знает, где искреннее чувство, а где притворство, и его тянет к людям простым и добрым. Старик матрос Глаб, который возит его колясочку и рассказывает всякую всячину о "морских чудищах", ему гораздо ближе и понятнее педанта доктора Блимбера с его "учеными ногами". Но по-настоящему Поль любит лишь Флоренс и, умирая, жалеет только о ней.
Горе не сделало мистера Домби ни мягче, ни добрее. Он не может забыть, что сын любил Флоренс больше, чем его, и мстит ей ненавистью. Он посылает Уолтера Гэя служить в далекую Вест-Индию. Он пытается сломить гордость второй жены, красавицы Эдит, но безуспешно. Она бежит за границу с его управляющим, негодяем Каркером, которому мистер Домби слепо доверял. Мистер Домби вне себя от горя и унижения, но, когда Флоренс пытается его утешить, он поднимает на нее руку, и дочь в отчаянии покидает отцовский дом. Есть только одно место в Лондоне, где Флоренс помогут. Это лавка судовых инструментов. Правда, ее старый хозяин отправился на розыски пропавшего племянника, но капитан Каттль, друг Джилса и Уолтера, поселившийся при лавке, приютил несчастную Флоренс. Однако все у нее будет хорошо: вернется Уолтер и они поженятся. А на мистера Домби обрушится последний удар - разорение, результат давних махинаций Каркера. Отчаявшийся банкрот мистер Домби совсем уже решится на самоубийство, но его спасет Флоренс. В самую горькую минуту, когда он беспощадно рассмотрит свою жизнь и раскается в жестокости к дочери, она вернется к нему, неизменная в своей любви и доброте.
Новый роман захватил читателя с первых страниц. Вот он сидит перед камином, сорокавосьмилетний мистер Домби, с за конной гордостью созерцающий своего сорокавосьмиминутного сына. Одна из главных черт мистера Домби - его глубочайшая убежденность в том, что он - венец творения:
"Земля была создана для Домби и Сына, дабы они могли вести на ней торговые дела, а солнце и луна были созданы, чтобы озарять их своим светом... Реки и моря были сотворены для плавания их судов; радуга сулила им хорошую погоду; ветер благоприятствовал или противился их предприятиям; звезды и планеты двигались по своим орбитам, дабы сохранить нерушимой систему, в центре коей были они. Обычные сокращения обрели новый смысл и относились только к ним: AD отнюдь не означало anno Domini*, но символизировало anno Dombei** и Сына".
* (В лето (от рождества) господня (лат.).)
** (В лето (от рождества) Домби (лат.).).
Эта мания величия, эгоцентризм и "космическая" гордыня, воплощенные Диккенсом в образе чванливого британского купца, были очень характерны для английской буржуазии, ступившей на порог наивысшего могущества. Но роман "Домби и Сын" создается в годы, когда и в Англии, не только в континентальной Европе, классовая борьба снова резко обострилась. В 1846 году были отменены хлебные пошлины на ввозимое в Англию зерно. Эта победа сторонников свободной торговли хлебом, "фритредеров", очень укрепила позиции буржуазии в парламенте, однако народ от этой победы ничего не выиграл. Наиболее думающая, сознательная часть английского пролетариата окончательно убеждается, что у нее не может быть общих интересов с буржуазией. Противоположность классов чувствуется в романе "Домби и Сын". Если Марк Тэпли отличается от Мартина Чезлвита как человек из народа, лишенный эгоизма, учащий его добру и справедливости, но при этом верный его слуга, то в романе "Домби и Сын" мы видим не связь, а противостояние и столкновение людей разных классов. В од ном лагере Домби и аристократическое общество, в другом - машинист Тудль, его жена Полли, служанка Сьюзен Нипер.
Домби и такие, как он, враждебны людям труда, они несут им горе, унижение, нищету. Даже добро, которое делает ми стер Домби, оборачивается злом, как, например, его "забота" о старшем сыне Тудлей, Робине, которого по его рекомендации принимают в школу благотворительного общества "Милосердные точильщики". "Воспитание" здесь построено на жестокости, унижении достоинства, изнурительной зубрежке, оставляющей "синяки" на мозгу. Не удивительно, что Роб-Точильщик стал трусом и обманщиком. "Но честность,- пишет Диккенс,- не преподавалась в школе Точильщиков, напротив, господствовавшая там система способствовала зарождению лицемерия" (Т. 13, с. 130.).
Другая жертва "сильных мира" - старуха, ограбившая Флоренс в детстве. "Добрая миссис Браун", как она сама себя называет, когда-то простодушная деревенская девушка, была обманута светским негодяем, а ее дочь, красавицу Элис Марвуд, соблазнил Каркер. Брошенная им, она связалась с преступным людом, попала на каторгу. Но Диккенс далек от того, чтобы рисовать старуху Браун только жертвой общества. Губи тельное влияние корысти затронуло ее так же глубоко, как мать Эдит, дряхлую миссис Скьютон. Обе они хотят нажиться на красоте дочерей. Обе их "продают", одна - Каркеру, другая - Домби. Но у старой "миссис" Браун есть хоть то оправдание, что если она не обманет или не украдет, то умрет с голоду. А миссис Скьютон, как и самой Эдит, союз с Домби нужен, чтобы продолжать никчемное, бесплодное существование. Но таково положение всей аристократии, по Диккенсу. Она пере жила себя и может существовать только в союзе с классом господствующим. Ее собственные "ноги", как старого кузена Финикса, родственника Эдит, постоянно "ведут не туда". Это не мешает, конечно, кузену Финиксу быть проницательным ста рым лордом. Он отнюдь не обмолвился, когда на свадебном обеде назвал мистера Домби "э... купцом... британским купцом и э... человеком"*. Вопреки формальной логике мистер Домби действительно вроде бы сначала купец, а потом уж человек, настолько "купеческое" в нем оттеснило "человеческое". Вот, например, как он разъясняет Полли Тудль ее обязанности кормилицы: "В наш договор отнюдь не входит, что вы должны при вязаться к моему ребенку или что мой ребенок должен при вязаться к вам... Как. раз наоборот. Когда вы отсюда уйдете, вы расторгнете отношения, которые являются всего-навсего договором о купле-продаже, о найме, и устранитесь. Ребенок перестанет вспоминать о вас, и вы будьте так добры, не вспоминайте о ребенке"**. Домби от природы не зол и не жесток. Таким его делает сознание собственной исключительности, эгоизм, высокомерие, а все потому, что он богат. У него есть деньги, и люди, окружающие его, почти все льстивы, раболепны: деньги - сила. Поэтому у Домби и создается впечатление, что чувства людей можно купить. Диккенс опять, как в "Мартине Чезлвите", но еще убедительнее демонстрирует истину: в буржуазном обществе все добрые связи разрушаются, их сменяет другая связь - зависимость от "бессердечного чистогана"***. Домби плохо разбирается в людях, ведь он смотрит на них сквозь "туман своей гордыни". Вот к мистеру Домби приходит старый капитан Каттль. Это добрый, наивный, великодушный человек. Он, правда, неказист и несколько эксцентричен. На нем мешковатый костюм, воротничок рубашки напоминает "маленькие паруса", вместо кисти правой руки у него железный крючок, и весь он - полная противоположность вылощенному, аккуратному мистеру Домби. И Домби презирает капитана Каттля. Он еле разговаривает с ним. А вот хвастуна, эгоиста и лицемера майора Бегстока мистер Домби сразу принимает в число друзей. Бегсток умеет себя преподнести, а главное - он укрепляет Домби в сознании превосходства над другими. По той же причине мистер Домби не любит и Флоренс; ничего не давая его гордости и чванству, она воплощает в себе бескорыстие, доброту, искренность, естественность. Но это все не имеет никакой ценности в его глазах. Флоренс - первая в ряду людей, которые противостоят Домби и живут совсем по другим законам. Главное для них - чувство, а не расчет. В глубине сердца Флоренс не может поверить в нелюбовь отца, его холодность кажется ей противоестественной. Гармония ее представлений может быть потрясена жестокостью мистера Домби, но разрушена быть не может. Сама став матерью, она возвращается к отцу: так сильна ее уверенность, что любовь в конце концов победит его черствость.
* (Т. 14, с. 20.).
** (Т. 13, с. 31.)
*** (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. т. 4, с. 426.).
Под стать Флоренс, как воплощение бескорыстия и доброты, и капитан Каттль, и безнадежно влюбленный в Флоренс молодой Туте, жертва блимберовского "форсирующего развития". Туте не только наивен и простодушен, как капитан Каттль. Он почти слабоумен, но отсутствие ума с излишком компенсируется его добротой и отзывчивостью. Мистер Домби умен, но его ум приносит много горя окружающим. Лучше совсем без ума, чем без сердца, словно говорит Диккенс. Нет, не следует думать, что культ доброго сердца у Диккенса говорит о его недоверии к разуму. Ведь недаром он в "Барнеби Радже" на звал разум самым прекрасным свойством человеческой природы. Но дело в том, что "ум" мистера Домби неразумен, а "глупая" доброта мистера Тутса разумна в высшей степени, так как направлена к благой цели.
Диккенс не впервые уже создает образ "доброго безумца". Это и мистер Пиквик, предпочитающий заточение в тюрьме Флит компромиссу с Додсоном и Фоггом, и бедняга Смайк, и Барнеби Радж, видящий то, что не видят другие. Но первое, так сказать, классическое воплощение доброго безумца у Диккенса - Туте. Взрослый молодой человек с интеллектом десятилетнего ребенка становится участливым другом маленького Поля, хиреющего в "теплице" Блимбера, а его любовь к Флоренс бескорыстна. И вот интересно. Туте богат. Однако богатство нисколько не в ущерб его душе и сердцу: Туте ведь не может похвастаться трезвомыслием и практичностью, тем, что составляет "ум" мистера Домби. Увы, нужно быть безумцем, "не от мира сего", чудаком или таким редким созданием, как Флоренс, чтобы пагубная власть денег не затронула душу человека. Или же - честным тружеником, как Тудль, который черпает сознание собственного достоинства в труде. Такой же заслон от влияния окружающего мира - чудачество, которым так богаты любимые персонажи Диккенса. "Добрые безум цы" и прекраснодушные чудаки - люди, которые отклоняются от обычной человеческой нормы, принятой в буржуазном мире, но это и есть по-настоящему нормальные люди, а безумцы - те, кто, как Домби, отвергают любовь милой, доброй дочери или взваливают на больного мальчика непосильный груз школьной премудрости. А разве, например, не безумны миссис Скьютон и старуха Браун, которые любят своих дочерей, но делают все, чтобы их погубить? И разве не закономерно, что Домби кажется верхом "нелепости" самопожертвование Соломона Джилса, выплачивающего долги умершего брата?
Чудаковатость Тутса и Каттля производит комическое впечатление, и Диккенс намеренно подчеркивает комизм. Комическое помогает ему ярче обрисовать характер. Капитан Каттль добр. Диккенс ни слова не говорит об этом, но несколько раз с улыбкой "выносит" на сцену чайник для заварки, в котором капитан хранит заветные четырнадцать фунтов. Чайник, серебряные щипцы и сахарница являются перед читателями каждый раз, когда капитан слышит о нужде других. Смешно предъявлять мистеру Домби щипцы, сахарницу и четырнадцать фунтов как достаточное обеспечение гораздо большей суммы, которую мистер Домби дает в долг Джилсу (не по доброте, конечно, а чтобы доказать Полю могущество денег). Но опять- таки, если подумать, это не только и не столько смешно, сколь ко трогательно и благородно. Ведь Каттль отдает последнее не из расчета, а по влечению души, на что мистер Домби не способен. Благодаря этому комическому эпизоду Каттль нам становится и ближе и понятнее. Диккенсу комическое необходимо, чтобы яснее через него "разглядеть" истину.
Помогает "разглядеть" ее и любимый Диккенсом прием контраста, противопоставление видимости и сущности. Видимость, все чаще говорит Диккенс, очень обманчива. В этом смысле, очевидно, и следует понимать его отказ от принципа неукоснительного правдоподобия. В 33-й главе романа, говоря о картинах в доме Каркера, он делает интересное замечание, что "лицо на слишком правдиво написанном портрете" кажется "фальшиво"(Т. 14, с. 47.).
"Слишком правдивое" изображение зависит от желания художника передать каждую черточку лица. Искусство все поглощается предельно точным выписыванием деталей. За ни ми теряется то "необщее" выражение, в котором запечатлена сущность человека. Сам же Диккенс стремится прежде всего показать наиболее отличительную его черту. Так, в Домби он акцентирует жесткость, холодность, равнодушие ко всему на свете, кроме личного преуспеяния. От всего его облика веет холодом. Эту чопорность, "замороженность", "несгибаемость" подчеркивают все предметы, окружающие Домби (они у Диккенса всегда "относятся" к человеку, а он отбрасывает на них свою "тень", преображая их по своему образу и подобию). Вот, например, каков Домби в день крестин Поля.
"Был серый осенний день с резким восточным ветром. Ми стер Домби олицетворял собою ветер, сумрак и осень этих крестин. В ожидании гостей он стоял в своей библиотеке, суровый и холодный, как сама погода, а когда он смотрел из застекленной комнаты на деревья в садике, их бурые и желтые листья, трепеща, падали на землю, точно его взгляд нес им гибель.
Уф! Какие это были мрачные, холодные комнаты. У книг, аккуратно подобранных по росту и выстроенных в ряд, как солдаты в холодных, твердых, скользких мундирах, был такой вид, будто они выражали одну только мысль, а именно мысль о ледяном холоде... Из всех прочих вещей несгибаемые и холодные каминные щипцы и кочерга как будто притязали на ближайшее родство с мистером Домби"*. Так же "освещает" характер вся обстановка в доме Каркера, а он в свою очередь, "нездорово" влияет на вещи: они так же "фальшивы" и "лице мерно смиренны", как хозяин.
* (Т. 13, с. 73-74.)
Каркер - человек жестокий, вероломный и хищный, и Диккенс подчеркивает это еще одной выразительной чертой: у Каркера очень белые и блестящие зубы, и кажется, что их больше, чем полагается человеку. Поэтому, когда Диккенс пишет: "Каркер был весь - зубы", читатель безошибочно чувствует: имен но сейчас ослепительно улыбающийся Каркер сделал подлость.
"Домби и Сын" был последним романом Диккенса, который знал Белинский. Он оценил его чрезвычайно высоко.
"Читали ль Вы "Домби и Сын"? - писал он незадолго до смерти литератору П. В. Анненкову.- Если нет, спешите прочесть. Это чудо. Все, что написано до этого романа Диккенсом, кажется теперь бледно и слабо, как будто совсем другого писателя. Это что-то до того превосходное, что боюсь и говорить - у меня голова не на месте от этого романа" (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. XII. М., 1956, с. 442.).
Роман прочли А. Н. Островский и Тургенев. Восхищаясь мастерством Диккенса, Островский, однако, отмечал несостоятельность конца, особенно ему не понравилось, что Уолтер не погиб и женился на Флоренс, а мистер Домби раскаялся и души не чает в маленьких внуках.
И возникает вопрос: а может быть, Диккенсу следовало кончить роман смертью Уолтера и самоубийством Домби? Нет, конечно, ведь тогда этот роман принадлежал бы другому писателю, не Диккенсу. И еще неизвестно, действительно ли трагический финал стал бы победой правды! Поражение эгоиста Домби и торжество его доброй дочери объясняется всей жизненной философией Диккенса, его пониманием того, что есть правда и красота, а что - ложь и уродство жизни; уверенностью, что бесчеловечное "величие" собственничества обречено, что будущее должно принадлежать тем, кто бескорыстен и отзывчив.
Но мы знаем также, что в "Рождественских повестях" Голос Времени предрекал победу тем, кого "чернят и угнетают". А как с этой верою сейчас?
В романе "Домби и Сын" Диккенс по-прежнему всем сердцем на стороне честных тружеников, которые, между прочим, изменились. В них нет приниженности и удручающего смирения Тоби Вэка. Напротив, Тудль и Полли всегда держат себя с достоинством, а служанка Сьюзен обвиняет хозяина в жестокости и равнодушии: "Вы не знаете своей родной дочери, сэр, вы не знаете, что вы делаете, сэр... это стыдно и грешно"*. Главное богатство и надежда Англии, снова и снова повторяет Диккенс,- эти люди, которые не дрогнут душой и защитят слабого. Но вера в их счастливое будущее, а значит, счастливое будущее Англии не столь тверда у Диккенса "Домби и Сына", как у Диккенса "Рождественских повестей". В морских историях Соломона Джилса, которые наизусть знает и пересказывает Уолтер, внезапно возникает образ тонущего корабля, экипаж которого перепился, не замечает опасности и погибает, распевая "Правь, Британия!". "Судно пошло ко дну, и... пение закончилось отчаянным воплем"**. Возможно, тонущий корабль - образ современной Англии, возникший в сознании Диккенса?
* (Т. 14, с. 219.)
** (Т. 13, с. 58-59.)
Недоверчив и насторожен он и к тому, что, на первый взгляд, сулит стране процветание: к капиталистическому прогрессу. Через бывший жалкий пустырь "Сады Стеггса" пролегла железная дорога, связывающая Лондон и Бирмингем. Теперь в бывших "Садах" - "благотворный комфорт и удобства"*. Казалось бы, Диккенс должен только радоваться этому. Но все тут сложнее. В его сознании "машинная цивилизация" связывается с разрушением.
* (Т. 13, с. 209.)
Вот мистер Домби и майор Бегсток едут в окрестности Бирмингема. Поезд мчится по "богатой, развивающейся стране", но мистеру Домби кажется, что его путь пролегает в "пустыне несбывшихся планов". Он горько ревнует умершего сына к тем, кого мальчик любил. Его тоска перерастает в ощущение ката строфичности быстрой "езды", обреченности страшного пути, по которому и страна, подобно поезду, мчится "вдаль, со скрежетом и ревом и грохотом"*. "Сила, которая мчала по желез ному пути - по своему пути,- презирая все другие дороги и тропы, пробиваясь сквозь все препятствия и увлекая за собой людей всех классов, возрастов и званий, была подобием торжествующего чудовища - "Смерти"**.
* (Т. 13, с. 343.)
**(Т. 13, с. 342.).
Роман "Домби и Сын" был окончен в марте 1848 года. Во Франции только что произошла буржуазная февральская революция. Монархия уступила место республике. Диккенс в восторге. Уже в Англии он пишет Форстеру по-французски:
"Да здравствует славная Франция! Да здравствует республика! Да здравствует народ! Долой королей! Долой Бурбонов! Долой Гизо! Смерть предателям! Пусть струится кровь за свободу, справедливость, общее дело... Гражданин Шарль Диккенс" (The Nonesuch Dickens, v I, 20, II, 1848, Febr 20 st).
Но революционный пожар распространился по всей Европе. В Англии вновь бурно оживился чартизм. Народ готов к вооруженной поддержке петиции. 10 апреля 1848 года состоялась многотысячная демонстрация чартистов. В Лондон вызвали войска, и массы демонстрантов были рассеяны. Начались суды, репрессии. А в июне во Франции произошло открытое столкновение между буржуазией и пролетариатом. Как известно, буржуазия жестоко подавила восстание. Пролетариат был еще слишком слаб, чтобы справиться со своим классовым врагом.
Диккенс не принял июньские события, он, как мы знаем, не принимал идеи революции вообще. Отсюда и его неприязненное отношение к чартизму 1848 года. Но ведь программе чартистов он сочувствовал. Но ведь политика верхов по-прежнему вызывала его негодование. Вот почему, каковы бы ни были субъективные опасения писателя, творчество Диккенса, как и весь английский критический реализм XIX века, неразрывно связано с борьбой английских рабочих. Острое и ожесточенное противостояние классов было почвой, на которой выросли великие произведения. В 1847 году увидел свет замечательный роман Шарлотты Бронте "Джейн Эйр", о котором консервативный журнал "Квотерли Ревью" писал, что в нем "выражены те же самые взгляды и мысли, которые отвергают существующую власть... и питают чартизм и смуту в нашей стране". Героиня романа, бедная гувернантка, воплощала гордость бедных, но непокорных людей. Роман был посвящен Уильяму Теккерею, которого Керрер Белл - псевдоним, избранный скромной деревенской жительницей мисс Бронте,- считал своим учителем. Возможно, потому, что сатирик Теккерей ей был гораздо ближе по духу, по миропониманию, чем "сказочник" Диккенс.
В 1848 году вышел великий роман и самого Теккерея - "Ярмарка тщеславия", зло высмеявший буржуазное общество как "базар", "рынок". Здесь торгуют совестью, честью, любовью, гордостью, положением в обществе, здесь люди норовят перехитрить и надуть друг друга, взять побольше, дать поменьше. Кумир здесь - деньги, и они распоряжаются людьми, как властный и зловещий кукольник своими куклами, но только комедия эта "взаправдашняя" и она называется "жизнь".
Элизабет Гаскелл тогда же издает "Мери Бартон", роман на самую злободневную тему - столкновение рабочих и капиталистов. Мери, дочь рабочего-чартиста, ее отец, их друзья и знакомые, работающие на фабриках Манчестера, живут в страшной бедности. Э. Гаскелл с глубоким сочувствием рисует их быт, их товарищескую солидарность, возмущение паразитизмом богачей.
Но первое место среди современных писателей-реалистов занимал автор "Домби и Сына". Перед силой его искусства не мог устоять никто. И, может быть, потому, что его вымысел, его еще романтический в чем-то взгляд на природу людей был удивительно слит с правдой чувства, с безошибочным пониманием того, что - истинное добро и в чем - зло жизни.
Умирает маленький Поль, и смерть его до сих пор оплакивают так же горько, как плакали над ней современники.
Диккенс страдает вместе с нелюбимой Флоренс и гневно предупреждает Домби, что будет возмездие, что он раскается, что он припомнит свою жестокость "в грядущие годы" и в от чаянии будет жалеть о любви, которую теперь отвергает, и эти слова волнуют каждого, кто берет в руки роман, как взволновали они мальчика, ставшего потом добрым и гуманным русским писателем.
"Я стоял с книгой в руках, ошеломленный и потрясенный и... замирающим криком девушки, и вспышкой гнева и отчаяния самого автора... Зачем же, зачем он написал это?.. Ведь он мог написать иначе... Но нет. Я чувствовал, что он не мог, что было именно так, и он... видит этот ужас и сам так же потрясен, как и я...
И я повторял за ним с ненавистью и жаждой мщения: да, да, да! Он припомнит, непременно, непременно припомнит это в грядущие годы..." (В. Г. Короленко. Мое первое знакомство с Диккенсом. Собр. соч., т. V, с. 368-369.).
Мы знаем, что мистер Домби "припомнил", но тогда, когда уже невозможно было "переделать" судьбу.