Плавание оказалось тяжелым. Путешественников мучила морская болезнь, и мысль о могиле в глубинах океана их не страшила.
Наконец "Британия" прибыла в Бостон, на побережье штата Массачусетс, где за двести с лишним лет до этого бросили якорь "отцы-основатели" заокеанской республики, бежавшие от гнева короля Якова. Теперь потомки пуритан встречали знаменитого гостя, уроженца Старой Родины. Молодой, блестяще остроумный, красивый (он привез в Америку репутацию "самого красивого лондонца"), Диккенс - в расцвете сил, он прославленный автор пяти замечательных романов. А так как по другую сторону Атлантики обратили внимание еще на "Очерки Боза", то друзья и знакомые чаще всего так и называют Диккенса - "Боз". Приемы, торжественные завтраки, обеды, балы - все для Боза. Когда он говорит, его слушают с почти тельным вниманием. Его чествуют самые видные представители избранного круга литераторов; среди них - Вашингтон Ирвинг и Генри Лонгфелло. Иных литературных "патрициев" не сколько коробят его демократические привычки, непринужденная манера общения и даже то, что кисти рук его широки и "отнюдь не благородны", а пальцы не отличаются изящной удлиненностью. Да, им можно восхищаться, пишет один из его бостонских знакомцев, Ричард Дана, "в нем есть обаяние и глаз от него отвести невозможно, и все-таки нельзя не заметить, что он - человек низкого происхождения"(Charles Dickens, Letters, v, III, р. 39.).
Что ж, Дана был недалек от истины, если учесть, что бабушка Диккенса со стороны отца относилась к "аристократии кухни и передней", как уничижительно отзывались о своей прислуге тогдашние господа.
В Бостоне же существовала другая аристократия, "аристократия духа", на чей доброжелательный, но несколько высоко мерный взгляд знаменитый писатель должен держаться посолиднее и не носить таких ярких жилетов.
Впрочем, подобные замечания высказывались в частных письмах и не меняли общего тона восторга и признательности, звучавших в приветственных речах.
Но триумфальный прием, оказанный в Бостоне, жадное, по рой очень утомительное внимание американцев и бесконечные чествования не могут отвлечь Диккенса от главной цели его поездки в Америку. Он должен знать: что такое этот "новый мир"? Оправдала ли себя революция? И не следует ли монархической Англии перенять кое-что из общественно-политических установлений заокеанской республики? Что ни говори, в Америке нет чартизма. Значит, народ благоденствует? Но как может в стране свободы существовать позорное рабство негров?
Обо всем увиденном Диккенс пишет подробные письма в Англию: дорогому другу-помощнику Форстеру и Макриди. Вернувшись, на основе дневников и обширной корреспонденции он напишет новую книгу, но это впереди. А пока Диккенс записывает. Бостон вызвал уважение своей образованностью и свободомыслием. Здесь нет места предрассудкам, ханжеству и фанатизму, здесь "не мешают человеку в его тяге к совершенствованию"* и никого не преследуют за религиозные убеждения. А главное, в Бостоне "всемогущий доллар вовсе не кажется таким уж значительным..."**.
* (Т. 9, с. 40.)
** (Там же, с. 41.)
Диккенс - в Институте глухонемых и слепых. Он знакомится с удивительной девочкой - Лорой Бриджмен. Благодаря своим способностям и гуманному методу обучения доктора Хови, создателя азбуки для слепых, она станет потом высокообразованной женщиной.
Диккенс - в городке Лоуэлле на ткацкой фабрике. Он поражается образованности фабричных работниц.
Нью-Йорк ошеломляет шумной, разноязыкой толпой. Много иммигрантов-ирландцев. С восхищением и одновременно очень горьким чувством он пишет в Англию, что нигде не видит здесь нищих. А сколько их на улицах Лондона и сколько среди них детей! Он же "всегда,- сообщает Диккенс американскому корреспонденту,- питал глубокий и сильный интерес к детям и вообще ко всем созданиям, которые своей беспомощностью взывают к нашим добрым чувствам, к милосердию,- а это, прежде всего, дети. И в Англии у них должно быть больше друзей, чем они имеют"(Ch. Dickens, Letters, v. Ill, p. 52.).
Итак, это все благоприятные впечатления. Но вот знамени тая нью-йоркская тюрьма "Гробница". Камеры расположены четырьмя ярусами. Разговор с надзирателем:
"- Все камеры заполнены?
- А как же, полным-полнехоньки.
- Те, что внизу, несомненно вредны для здоровья?
- Да нет, мы сажаем туда только цветных. Чистая правда"(T. 9, c. 105.).
В стране силен дух пуританизма, хотя и другие религиозные секты очень активны. В первое же воскресенье, проведенное на американской земле, супруги Диккенс получили не менее двадцати приглашений в церкви и молельни, но не заметно, чтобы рьяная эта набожность заставляла людей меньше думать о выгоде и наживе. Чрезвычайно противен и мрачный взгляд на человека как на обреченного грешника, отвергающий все здоровые радости жизни. "Этот мерзкий дух, дай ему свободу и позволь распространиться по земле... обесплодил бы фантазию наших великих людей... лишив их способности создавать бессмертные образы для будущих поколений"(Там же, с. 266.).
В Филадельфия он ужаснулся системе одиночного заключения, отработанной до самого бездушного "совершенства". В Мэриленде и Балтиморе им впервые прислуживали черные невольники, и, хотя Диккенс утешал себя, что неповинен в существовании рабства, он чувствует "стыд и угрызения совести".
Но вот столица, Вашингтон. Капитолий, где расположилось Законодательное собрание штатов: Палата представителей и сенат. Вот те, кто обязался "исправлять в новом мире пороки и обманы старого"*. Но и здесь Диккенс видит "презренную" межпартийную борьбу, "подлое мошенничество", "закулисные сделки", "лихой авантюризм людей, пришедших сюда за прибылями и наживой"**.
* (Там же, с. 150.)
** (Т. 9, с. 151.)
А главное, что его возмущает: здесь лицемерно попирается своя же Декларация Независимости, провозгласившая неотъемлемое право каждого американца на "жизнь, свободу и стремление к счастью". О каком равенстве можно говорить, если почти все черное население страны заковано в цепи рабства, а свобода позволяет "умножать кровавые полосы на теле раба"!
...Питсбург, Цинциннати-, Сент-Луис. У слияния рек Огайо и Миссисипи, на низком болотистом берегу, он увидел недостроенные бревенчатые хижины. Это "город" Каир - "рассадник малярии, лихорадки и смерти", он славится в Англии как "кладезь золотых надежд". Предприимчивые спекулянты землей продают здесь гиблые участки иммигрантам, приехавшим, чтобы разбогатеть...
Диккенс разочарован. Это не та республика, которая ему виделась в мечтах, пишет он Макриди. По мне, лучше старая Англия с ее миллионами обездоленных. Да, здесь нет нищих. Да, здесь даже бедняк имеет мясо к обеду, но это оплачено дорогой ценой: рабством и унижением части сограждан, которых считают не согражданами, а рабочим скотом.
Вдобавок американская пресса, которая уже внушила ему отвращение - она не брезгует никакими сплетнями, клеветой, угрозами,- обрушилась на него с обвинениями в "жадности". На одном из торжественных обедов Диккенс выступил в защиту Международного авторского права. В Америке читают "пиратские" издания его романов, обогащающие предприимчивых дельцов, он же за свой труд не получил от американцев ни цента.
Это несправедливо, а упреки очень обидны для самолюбия щепетильно честного и доброго человека. Еще и поэтому уезжал он из Америки с тяжелым сердцем.
Вернувшись, он сразу начинает работать над "Американскими заметками", которые были опубликованы в октябре 1842 года. За океаном "грязные газетки" встретили книгу яростной бранью, но такое отношение его только радует. Другое дело - американские друзья. Многим не понравилась его резкость, но истина, как он ее понимает, превыше всего.
Однако поездка в Америку позволила Диккенсу острее и глубже взглянуть на то, что совершается дома. Хоть он и утверждал в письме к Макриди превосходство отечественной либеральной монархии над американской демократией, он не мог не видеть того, что их сближало: по обе стороны океана господствуют хищная власть Денежного Интереса, оголтелый индивидуализм, эгоизм, дух собственничества. Власть денег уродует человека. Об этой жестокой, страшной власти он рас скажет в новом романе - "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита" (1844).
Роман стал выходить ежемесячными выпусками с января 1843 года, но был встречен читающей публикой без особого энтузиазма. Одна из причин - временное нарушение той живой близости Диккенса с читателем, которая неизменно возрастала с "Пиквикского клуба". Эта близость стала особенно тес ной во время работы над "Лавкой древностей". Уход в историю с "Барнеби Раджем" несколько ослабил связь. А потом насту пило молчание: полгода в Америке и еще несколько месяцев до выхода в свет "Американских заметок". Они интересны, но это публицистика. А "Мартин Чезлвит" так отличается от любимого "Николаса Никльби"! Новый роман сатиричен и тон первых глав мрачен.
Старый богач Мартин Чезлвит совсем не похож на добрых братьев Чирибл. Он озлоблен, разуверился в людях. Его многочисленные родственники ждут не дождутся смерти старика, чтобы завладеть его состоянием, а пока ведут нескончаемую междоусобицу в борьбе за наследственный "пирог". Кому старик завещает свои деньги? У него есть внук, тоже Мартин Чезлвит, добрый, но эгоистичный молодой человек. Он поссорился с упрямым дедом, и тот лишил его наследства.
Родственники так осаждают больного старика, что он бежит из Лондона и мыкается по дорогам в обществе воспитанницы Мери. Болезнь вынуждает его остановиться в деревенском трак тире "Синий дракон", куда является дальний родственник Чезлвита мистер Пексниф. Уж Пексниф своей выгоды не упустит, но он не пойдет прямым путем. Он прикинется честным бессребреником, проявит образ мыслей самый возвышенный. Он станет убеждать старика простить внуку горячность молодости и развеет сомнения насчет собственного бескорыстия. Он с умилением и пафосом будет говорить об Истине и Добродетели. И сам себя чуть не убедит, что он, мистер Пексниф, человек достойный и гуманный. На самом деле мистер Пексниф - лицемер. Он блестяще владеет искусством выдавать видимость за сущность. Недаром его помощник Том Пинч - сама доброта и порядочность - преклоняется перед мистером Пекснифом, не подозревая, какой это черствый, равнодушный даже к собственным детям эгоист и себялюб.
Старый Чезлвит не только не помирился с внуком, но лишил его всякой поддержки. Пробедствовав некоторое время, молодой Мартин и его слуга Марк Тэпли, конюх из "Синего дракона", уезжают в Америку искать счастья.
А тем временем Пексниф как будто совсем втерся в доверие к старику. Тот даже переехал с Мери в его дом. Но и Пексниф порой попадает впросак. Он хотел выдать за племянника старого Мартина "любимую" старшую дочь, а Джонас взял да женился на младшей да еще потребовал с тестя лишнюю тысячу приданого: ведь он оставил родителю его "любимицу".
Джонас и его отец Энтони тоже отъявленные эгоисты, но они не лицемеры, нет. Они не скрывают того, что деньги - их кумир. Первое слово, которое сказал маленький Джонас, было "нажива". Он с детства усвоил, что деньги - всё, а чувства - ничто, и ненавидит отца: старик "зажился на свете", а Джонасу не терпится завладеть его деньгами.
В романе "Мартин Чезлвит" Диккенс знакомит читателя с разными проявлениями личного эгоизма, который приобретает оттенок общественный. Эгоист и лицемер Пексниф, удобно устроившись в дилижансе, радуется, что ему тепло, а другим холодно. "И это,- сказал он,- вполне естественно и как нельзя более разумно не только в отношении дилижансов, но также и многих других общественных учреждений. Ибо,- заметил он,- если бы все были сыты и тепло одеты, мы лишились бы удовольствия восхищаться той стойкостью, с которой иные сословия переносят голод и холод"(Т. 10, с. 152.).
Грубый, жестокий и мелочный Джонас Чезлвит, лишь случайно не ставший убийцей отца и убивший своего компаньона, афериста Тигга,- пример того, как эгоизм, воспитанный в семье, становится общественным злом.
"То, что является верным по отношению к отдельным семь ям, остается верным и по отношению ко всему человеческому обществу. Что посеешь, то и пожнешь"(Там же, с. 6.).
Да, "Мартин Чезлвит" и роман о воспитании,- во-первых, в семье. Пексниф воспитал своих дочерей черствыми и равно душными. Преданный Том Пинч кажется им нелепым чудаком. Потребовалось жестокое страдание, чтобы младшая, Мерси, поняла, как несправедлива она была к Тому. Но Диккенс прослеживает корень зла и эгоизма до самых глубин. Здесь общество "воспитывает" эгоистов.
Если в романе "Николас Никльби" власть денег воплощает отдельный человек, мизантроп и скаред Ральф, то в романе "Мартин Чезлвит" все общество, все чезлвиты поражены этим пороком. Диккенс делает имя "Чезлвит" нарицательным, подчеркивая, что "род это древний", он происходит "по прямой линии от Адама и Евы"* и отличается необыкновенной способностью "думать только о самом себе". Диккенс не собирался, конечно, писать сатиру на все человечество. Ему достаточно было изобразить одну буржуазную семью, чтобы показать то взаимное угрызение из-за денег, которое стало законом в современном ему обществе. Вот что говорит об этом старый Мартин: "...Ни разу не довелось мне, одинокому богачу, столкнуться с человеком... в котором я не обнаружил бы скрытой гнили, до времени затаившейся и ждущей только случая, чтобы выйти наружу. Предательство, обман, низкие происки, ненависть к действительным или воображаемым соперникам, добивающимся моих милостей, корысть, ложь, низость и раболепство или.. притворная честность и независимость, что едва ли не хуже,- вот те прелести, какие вывело на чистую воду мое богатство. Брат против брата, сын против отца, друзья, попирающие нога ми друзей,- вот общество, в котором я провел всю свою жизнь" (курсив мой.- М. Т.)**.
* (Т. 10, с. 11.)
**(Там же, с. 58.)
Но и сам Мартин не избежал влияния этой страшной власти. Он тоже эгоист, самодур, себялюб. В жертву своему упрямству он готов принести счастье близких и считает возможным диктовать свою волю, ведь он богат, а другие бедны. Как это внук посмел влюбиться в Мери без ведома старика, который и так желал их "осчастливить"? Он хочет добра любимому внуку, но пусть Мартин своим счастьем будет обязан воле и деньгам деда. А иначе это непослушание.
В отличие от "Николаса Никльби" и "Лавки древностей", Диккенс показывает в "Мартине Чезлвите" буржуазное обогащение в действии. Беспардонное хищничество осуществляет "Англо-Бенгальская компания беспроцентных ссуд и страхования жизни", которую учредил Монтегю Тигг, дальний родствен ник старика Мартина. Суля вкладчикам сказочные барыши от несуществующего "тигрового заповедника" в далекой Индии, Тигг бессовестно обирает людей и подумывает о том, чтобы улизнуть за границу с чужими деньгами...
Диккенс напряженно работал над романом. Каждый месяц выходил новый выпуск, но роман раскупался медленно. Вот тогда и появились его "американские главы". Но Диккенс "от правил" молодого Мартина в Америку не только для того, что бы увеличить тиражи ежемесячных выпусков. Мартин должен был излечиться от эгоизма там, где хищничество и эгоизм, по мнению Диккенса, достигли вершины. А кроме того, писатель еще раз хочет свести счеты со всем, что ему ненавистно на американской земле: культом "всемогущего доллара", продажностью прессы, рабством, демагогией, нравственной нечисто плотностью.
...Как только пакетбот "Винт" пришвартовывается к берегу, его берут на абордаж продавцы газет с такими названиями, как "Нью-йоркская помойка" и "Нью-йоркский добровольный доносчик", излагающие новости "политической, деловой и личной жизни свободных американских граждан", "патриотов республики". Но здесь, оказывается, есть и своя "аристократия". Из кого же она состоит, спрашивает озадаченный Мартин. "Из разума,- отвечает его собеседник,- из разума и добродетели. А также из необходимого к ним дополнения в этой республике - из долларов, сэр". Мартин был очень рад это слышать и уже не сомневался, что скоро станет большим капиталистом, если разум и добродетель неизбежно приводят к накоплению долларов"(Т. 10, с. 318).
Так одной иронической фразой Диккенс ставит под сомнение буржуазный и по сей час популярный в Америке идеал успеха: тот, кто добродетелен, то есть трудолюбив, разумен и набожен, тот обязательно разбогатеет; нравственные ценности хороши, если они прокладывают путь материальному преуспеянию.
"Аристократия" же Южных штатов владеет не только долларами, но и рабами.
Марк Тэпли, познакомившись со стариком негром, рассказывает Мартину о жизни бывшего раба, которому в молодости "прострелили ногу, рассекли руку, надрезали ему спину, как живой рыбе, прежде чем ее жарить, надели железный ошейник, который натирал ему шею, и железные кольца на руки и на ноги..."* И далее язвительно замечает: "В этой части земного шара они так любят свободу, что покупают ее, и продают, и таскают за собой на рынок. У них такая страсть к свободе, что они позволяют себе всякие вольности с ней"**.
* (Т. 10, с. 346-347.)
** (Там же.)
Неважно обстоят дела и со свободой слова в "республике простаков". Единственный американский друг Мартина, гуманный и честный мистер Бивен,говорит, что "ни один сатирик не мог бы дышать этим воздухом. Если бы среди нас появился второй Ювенал или Свифт, его затравили бы"*. Но главный удар Диккенс приберег напоследок.
* (Там же, с. 339.)
В сознании американцев давно утвердился образ нового мира и нового человека, который, как "Адам до падения", совершенно "невинен". По-английски слово "невинный" (inno cent) означает и "простодушный", иначе говоря - "простак". Поэтому Диккенс, саркастически отзываясь о "республике простаков" и рисуя злоключения Мартина и Марка в "городе" Эдеме, высмеивает самый священный американский миф о республике как "райской" земле обетованной. Ведь согласно библейской легенде, первый человек, Адам, до своего "грехопадения" тоже пребывал в раю, Эдеме, и был счастлив. Но в американском "эдеме" Мартин едва не погиб и рад был вернуться в старую Англию.
Так Диккенс использует тяжелое воспоминание о злосчастном Каире, который, многозначительно окрещенный Эдемом, стал для писателя символом американского "нового мира", столько обещавшего издали, но обещаний не сдержавшего.
Нет, Диккенс признает величие американской революции XVIII века, не сомневается в бескорыстии и высоких помыслах тех, кто боролся против колониальной зависимости от Англии и основал американскую республику, но заветы великих отцов, идеи свободы и равенства извращены и преданы их потомками. А что же дальше? Однако этот вопрос можно задать не только Америке, но и любимой Англии. На этот вопрос отвечает самый дорогой Диккенсу персонаж романа, бескорыстный и сердечный Том Пинч, когда преподает молодому Мартину урок житейской мудрости: "Что долго не ладилось, вряд ли может измениться так сразу, по нашему желанию. Надо принимать жизнь как она есть и переделывать ее понемножку, вооружась терпением и бодростью"*. Иными словами, революционные перемены не для Англии.
* (Т. 10, с. 129.)
Но разочарование в результатах американской революции Диккенс переживает очень болезненно. Он боится американского опыта и в то же время горько сожалеет о его "провале". Еще из Америки он пишет Форстеру: "Боюсь, не оправдавший себя пример этой страны - самый тяжкий удар свободе во всем мире"(Ch. Dickens, Letters, v. Ill, p. 50.).
И опять возникает вопрос: а благоприятные впечатления, сложившиеся у Диккенса в начале поездки? Неужели ничего из того, что он видел, не следовало бы "перенять"? И разве так уж некритически относились к своей стране американские писатели? Разве не осуждал Дж. Ф. Купер политическую коррупцию? Разве не у Вашингтона Ирвинга позаимствовал Диккенс выражение "всемогущий доллар"? Американские писатели-романтики с горечью отмечали, что "стремление к счастью", провозглашенное Декларацией Независимости, все больше отождествляется в Америке с материальным успехом, а "делание денег" приравнено к гражданскому долгу. Низменному корыстолюбию они противопоставляли духовную красоту, образованность и культуру. И образование в Америке было гораздо доступнее простым людям, независимо от пола, чем в Европе. Разве мог сын простого фермера в Англии окончить лучший университет, стать выдающимся ученым-лингвистом, как, на пример, Теодор Паркер, изучивший восемнадцать языков? Разве в Англии по селам ходили книгоноши, продававшие не только Библию, но и "Лирику" Байрона? Разве английская университетская молодежь шла "в народ" сеять просвещение и заветы демократии? А в Америке самые честные из молодежи требовали упразднения рабства, равноправия женщин, мечтали о новом сообществе людей, не похожем на проникнутое коммерческим духом американское общество. Но этого Диккенс попросту не заметил. Что же касается все возраставшей роли передовой американской женщины в литературной и социальной жизни страны - она вызвала его резкое неодобрение. Диккенс считал, что место женщины у семейного очага. Отсюда - карикатурные зарисовки "литературных дам" в "Американских заметках" и "Мартине Чезлвите", что, естественно, не могло не показаться образованным американцам и американкам ограниченностью и консерватизмом. Тем более когда они знакомились с образом Руфи Пинч. Это хорошенькая хлопотунья-хозяюшка, все помыслы которой сосредоточены на том, чтобы приготовить вкусный мясной пудинг, которой "скучно" читать книжки и с которой старый Мартин разговаривает, как с малым ребенком. .
Но пора вернуться к старому Чезлвиту. Он раскусил коварные уловки Пекснифа. Он понял чистосердечие Тома Пинча. Он был растроган раскаянием внука и сыграл "под занавес" роль доброго волшебника: устроил счастье Мартина и Мери, помог Руфи Пинч и славному холостяку Джону Уэстлоку и весьма чувствительно (с помощью тяжелой палки) проучил лицемера Пекснифа. Мистер Пексниф потерпел и финансовую катастрофу, когда лопнула "Англо-Бенгальская компания". Еще страшнее наказан злодей Джонас, убийца Тигга. Изобличенный в преступлении, он кончает самоубийством.
Итак, справедливость торжествует, добродетель вознаграждена, порок наказан. Читатель доволен, хотя не может не думать, что такой счастливый конец скорее соответствует логике сказки, но, увы, не логике жизни. Однако такова развязка всех романов Диккенса, и она дает читателю моральное удовлетворение.
В России "Мартин Чезлвит" был переведен уже в 1844 году. По мнению В. Г. Белинского, это "едва ли не лучший роман даровитого Диккенса. Это полная картина современной Англии со стороны нравов и вместе яркая, хотя, может быть, односторонняя картина общества Северо-Американских Штатов. Что за неистощимость изобретения, что за разнообразие характеров, так глубоко задуманных, так верно очерченных! Что за юмор! Что за слог!" (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. VIII. М., 1955, с. 484-485.)
Да, в "Мартине Чезлвите" Диккенс предстает во всей не истощимости своего таланта. Он умный исследователь общественных нравов и тонкий психолог, блестящий сатирик, публицист и неподражаемый мастер. Здесь Диккенс великолепно доказывает право писателя на художественное преувеличение. Писатель может, по словам Диккенса, брать самые яркие краски, чтобы нарисовать тип в предельной остроте и своеобразии. Пусть эта заостренность кажется чрезмерной тем, кто равнодушен или ненаблюдателен, или тем, кто сам является вариацией данного типа. "Думаю, что все отпрыски семейства Пексниф, обитающие на земле, совершенно согласны в том, что мистер Пексниф есть преувеличение, что такого лица никогда не существовало"*,- пишет Диккенс в предисловии к "Мартину Чезлвиту". Но Пекснифы существуют, и чем богаче воображение художника, тем яснее он их видит, тем красочнее рисует.
* (Т. 10, с. 5-6.)
Говоря о "неистощимости изобретения" в романе, Белинский, очевидно, имел в виду щедрость и причудливость фантазии Диккенса. Она животворит, казалось бы, самые будничные, прозаические и неодушевленные предметы (как тут не вспомнить Барнеби Раджа и его "пляшущих призраков"). А вот Диккенс рассказывает о "шалостях" осеннего ветра, который бушует вокруг "веселой" кузницы, "ворчит" в трубе, "вымещает злобу" на опавших листьях, "срывает сердце" на трактирной вывеске и напоследок, сшибя с ног мистера Пекснифа, "разбойник-ветер умчался прочь, посвистывая над болота ми и над холмами и равнинами, пока не долетел до моря, где повстречался с другими ветрами такого же буйного поведения и прогулял с ними всю ночь напролет". Богатство воображения и умение глубоко проникать в душевный мир человека позволяют Диккенсу создать очень убедительный портрет убийцы Джонаса, мучимого не раскаянием, а страхом разоблачения и жуткой бессмысленностью своего злодеяния.
Но, может быть, самая большая удача Диккенса, демократа и гуманиста, в романе "Мартин Чезлвит" - люди из народа, сиделка Сара Гэмп и Марк Тэпли. Сара Гэмп с ее любовью к спиртному и умением эксплуатировать больных, с ее выдуман ной миссис Гаррис, к авторитету которой она прибегает в трудных случаях жизни, с ее комичными оговорками и бесконечны ми приседаниями перед господами, тем не менее "кладезь народной мудрости", как верно отметил современный английский писатель, знаток творчества Диккенса Энгус Уилсон. А все лучшие душевные качества народа Диккенс воплотил в Марке.
Трудно сказать, задавался ли Диккенс целью нарисовать английский национальный характер, но от романа к роману, как эстафета, передается образ умного, добродушного, житейски опытного человека из народа, на которого можно поло житься. Он не подведет, не обманет и всегда поможет в трудную минуту. В "Пиквикском клубе" это Сэм Уэллер, в "Николасе Никльби" - Джон Брауди, в "Лавке древностей" - Кит Набблс, в "Барнеби Радже" - Гейбриэл Варден, а в "Мартине Чезлвите" - весельчак Марк, который тоже учит молодого Мартина умению думать сначала о других и в последнюю очередь о себе. Это урок нравственности. Как человек, слуга Марк гораздо достойнее и гуманнее своего самовлюбленного, не очень умного молодого хозяина-эгоиста, который становится добрей и демократичнее, учась у Марка.
В "Американских заметках" Диккенс тепло изображал "людей труда" - переселенцев в Канаду, он восхищался их бескорыстной готовностью помочь другим. Глядя на них, Диккенс "начинал сильнее любить и уважать род человеческий". С той же любовью и уважением он относится к Марку: вот тот, кто противостоит чезлвитам. На таких, как Марк Тэпли, можно надеяться. Именно таким людям он посвятит свои лучшие "Рождественские повести" и с ними свяжет надежды на будущее Англии.