Новым и очень важным периодом в жизни и творчестве Диккенса стали 40-е гг. Писатель вступал в это десятилетие полный творческих сил и замыслов. Осенью 1839 г. в Лондоне состоялся банкет литераторов, посвященный выходу в свет отдельного издания романа "Жизнь и приключения Николаса Никльби". Так было положено начало традиции - отмечать в литературно-общественной среде публикацию каждого нового романа Чарлза Диккенса.
1840-й год прошел в работе над "Лавкой древностей" и первыми выпусками романа "Барнеби Радж". В 1841 г. Диккенс дважды получал предложения баллотироваться в палату общин: первое поступило от жителей Рединга, а второе - от избирателей Шотландии, куда писатель был приглашен в июне и где в его честь был устроен обед муниципалитетом Эдинбурга. Оба предложения были отклонены, перспектива участия в парламентской деятельности его не прельщала. Весной того же 1841" г. американский писатель Вашингтон Ирвинг пригласил Диккенса посетить Америку. Приглашение заинтересовало, и началась подготовка к далекому и длительному путешествию, в которое Диккенс отправился в январе 1842 г. вместе с женой. Результатом поездки стали книги очерков "Американские заметки и роман "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита". В 40-е гг. были написаны также "Картины Италии", в основу которых легли впечатления от путешествия по Италии, цикл "Рождественских рассказов" и роман "Домби и сын".
1840-е гг.- период идейно-художественной зрелости писателя, углубления критического начала в его реалистическом творчестве; в эти же годы ярко расцвел талант Диккенса-публициста. Для всего этого были свои основания, связанные с той общественно-политической ситуацией, которая сложилась в Англии.
В 40-е гг. чартистское движение переживает наивысший подъем; противоречия между пролетариатом и буржуазией предельно обострились. "Положение рабочего класса,- писал Ф. Энгельс,- является действительной основой и исходным пунктом всех социальных движений современности, потому что оно представляет собой наиболее острое и обнаженное проявление наших современных социальных бедствий"*. В наиболее развитой в экономическом отношении стране, какой являлась Англия в середине прошлого века, положение рабочего класса было особенно тяжелым, и это стимулировало развитие чартизма - революционно-демократического этапа борьбы английского пролетариата. Чартизм стал "революционной эпохой английского рабочего движения"**, и его влияние на общественную и культурную жизнь страны велико. Чартистское движение определило гуманистический пафос и обличительную силу произведений мастеров английского реалистического романа - Диккенса, Теккерея, Шарлотты Бронте и Элизабет Гаскелл. Они не были сторонниками революционных методов борьбы, но произведения их носят ярко выраженную антибуржуазную направленность. В романах этих писателей остро поставлена проблема взаимоотношения капиталистов и рабочих, буржуазии и народа. К. Маркс в 1854 г. писал: "Блестящая плеяда современных английских романистов, которые в ярких и красноречивых книгах раскрыли миру больше политических и социальных истин, чем все профессиональные политики, публицисты и моралисты вместе; взятые, дали характеристику всех слоев буржуазии, начиная с "весьма благородного" рантье и капиталиста, который считает, что заниматься каким-либо делом - вульгарно, и кончая мелким торговцем и клерком в конторе адвоката. Какими изобразили их Диккенс и Теккерей, мисс Бронте и миссис Гаскелл? Как людей, полных самонадеянности, лицемерия, деспотизма и невежества; а цивилизованный мир подтвердил этот приговор убийственной эпиграммой: "они раболепствуют перед теми, кто выше их, и ведут себя как тираны по отношению к тем, кто ниже их"***. Своекорыстию буржуазных дельцов писатели-реалисты противопоставили нравственную силу, трудолюбие и стойкость простых людей. В описании выходцев из народа с особой силой проявился гуманизм и демократизм английских писателей, и прежде всего Диккенса. Однако английские представители критического реализма оставались далеки от понимания закономерностей исторического развития, и, сочувствуя положению народа, выражая стремление народных масс к социальной справедливости, они не могли указать правильных путей борьбы. Трезвый реализм и суровая критика сочетаются в произведениях английских романистов с романтическими мотивами и образами; утопические идеалы порождают элементы романтики.
* (Маркс К., Энгельс Ф. Соч.- 2-е изд.- Т. 2.- С. 238.)
** (Ленин В. И. Полн. собр. соч.- Т. 16.- С. 25.)
*** (Маркс К., Энгельс Ф. Соч.- 2-е изд.- Т. 10.- С. 648.)
Чартистское движение было неоднородным. На раннем этапе с ним были связаны и представители мелкой буржуазии; даже наиболее радикально настроенные из них верили в возможность мирного разрешения классовых противоречий. В 40-е гг. выделилось правое крыло чартистов - сторонников "морального воздействия"; его возглавлял О'Коннор. Вождями левых чартистов были Эрнест Джонс и Джордж Гарни. Левое, революционно-демократическое крыло чартистов поддерживали К. Маркс и Ф. Энгельс.
Возникнув в 30-е гг., чартизм пережил подъем в 1839-1842 гг. и вступил в свою наивысшую стадию в 1846-1848 гг. В эти годы, в канун европейских революций 1848 г., политическая обстановка в Англии особенно накалилась. Организуется единая рабочая партия "Национальная ассоциация чартистов"; создается организация "Братские демократы", цель которой состояла в укреплении международной солидарности трудящихся; после 1848 г. чартистское движение затухает.
В 40-е гг. выступили замечательные поэты и публицисты, участники чартистского движения - Джордж Гарни, Эрнест Джонс, Уильям Линдон, Джеральд Масси. В их стихах и статьях звучали призывы к классовой борьбе и международному единению рабочих. Чартистские писатели создали образ пролетария-борца, осознавшего необходимость классовых битв. Но были и "попутчики" чартизма, которые, сочувствуя тяжелому положению трудящихся, ограничивались призывами к филантропической деятельности и не звали к социальной борьбе. Однако лучшие их произведения, содержавшие правдивые картины жестокой эксплуатации женского и детского труда, стали широко известны в народе. Таковы "Песня о рубашке" Томаса Гуда и "Плач детей" Элизабет Барретт-Браунинг.
В период наивысшего подъема чартистского движения были созданы и наиболее значительные произведения английских романистов - "Домби и сын" Диккенса, "Ярмарка тщеславия" Теккерея, "Джен Эйр" Ш. Бронте, "Мэри Бартон" Э. Гаскелл. Эти книги приобщали современников к насущным проблемам эпохи, раскрывали глубину социальных противоречий, содержали правду о "викторианской" Англии, как называли эпоху правления королевы Виктории. То, о чем писали реалисты, не имело ничего общего с распространяемой английской буржуазией официальной версией о "процветании нации". Со страниц романов писателей "блестящей плеяды" вставал образ страны, раздираемой противоречиями; собственно, это были две страны - Англия богатых и Англия бедных.
Вся обстановка 40-х гг. содействовала углублению реализма Диккенса. Важную роль в этом плане сыграла и его поездка в Америку.
Ровно две недели понадобилось пароходу "Британия", отплывшему из Ливерпуля, чтобы пересечь Атлантический океан. 19 января 1842 г. Диккенс прибыл в Америку. "Мы входили в гавань Галифакс... дул небольшой ветерок, ярко светила луна",- с этих слов начиналось его первое американское письмо, адресованное Форстеру. "Ах, если бы Вы видели, как приветствуют Неподражаемого на улицах! Если бы Вы видели, как встречают Неподражаемого судьи, стряпчие, епископы и законодатели! Если бы Вы видели, как усаживают Неподражаемого в кресло подле председательского трона и как он сидит в самом центре палаты общин - объект наблюдения для всех наблюдателей,- с какой примерной важностью слушает он дичайшие речи и при этом невольно улыбается, думая, что это только начало тысячи и одной истории, которые он поведает дома, в Линкольн-Инн-Филдс и кабачке Джека Стро. Ну, Форстер, когда я вернусь, держитесь!" (29; 102).
Диккенса встречали торжественно и восторженно; в каждом городе американцы приветствовали английского писателя. "Нет никакой возможности передать Вам, как меня здесь принимают,- писал Диккенс Томасу Миттону 34 января.- Ни одного короля, ни одного императора не приветствовали такие толпы народа, ни за кем так не ходили по пятам, никому не задавали таких великолепных балов и обедов,- и к кому не присылали столько депутаций и делегаций" (29; 105). А в письме к Дэниэлу Маклизу с присущей ему шутливостью Диккенс сообщает: "Вообразите, как в Нью-Йорке, сойдя с парохода на берег, я оказался в густой толпе и как двадцать или тридцать человек принялись рвать мех со спины моей великолепной шубы, купленной на Риджент-стрит и стоившей уйму денег!" ..."Вообразите только, что Кэт и я, совсем как королева и принц Альберт, каждый день устраиваем приемы (великий боже, как кричат и трубят о них газеты!) и принимаем всех, кому только взбредет на ум прийти к нам" (29; 134).
Однако не ради почестей ехал Диккенс в Америку, хотя, конечно, признание его известности не могло не радовать и оказанным приемом писатель остался доволен. Соединенные Штаты представлялись ему подлинно свободной республикой, в отличие от родины, где существовала королевская власть; в своих мечтах он видел ее страной, населенной истинно свободными республиканцами. Но по мере знакомства с Новым Светом его иллюзии рассеивались, и очень скоро тон его писем к друзьям резко меняется. Ни торжественные встречи, ни устраиваемые в его честь бесконечные празднества не смогли ослепить Диккенса.
Он посетил многие американские города - Бостон, Вустер, Нью-Хейвен, Нью-Йорк, Филадельфию, Балтимор, Вашингтон, Цинциннати, Ричмонд и другие; проехал по южным и западным штатам; побывал у Ниагарского водопада и посетил Канаду. Пять с половиной месяцев длилось путешествие, и за этот срок он сумел многое увидеть и понять. Диккенс писал о величественной природе Америки, восхищался красотой некоторых городов. Ему понравились Бостон и Цинциннати, который он сравнил с волшебным городом из сказок "Тысячи и одной ночи". Но от пытливого и внимательного взора писателя не могли укрыться многие темные стороны жизни страны, и он счел своим долгом рассказать об этом - сначала в письмах к друзьям, а затем в своих книгах. Он был возмущен узаконенным на юге рабством, продажностью прессы, отсутствием подлинной свободы слова; он подавлен социальными контрастами, негодовал на бесчеловечные порядки, установленные в тюрьмах и домах призрения.
"Мой дорогой Макриди,- писал Диккенс 22 марта 1842 г.,- в моем стремлении быть честным и справедливым по отношению к тем, кто так горячо и искренне встретил меня, я даже сжег то последнее свое письмо, которое написал Вам,- Вам, с которым могу разговаривать, как с самим собой! Я боялся, как бы Вы не прочли между строк моего разочарования... Я в самом деле разочарован. Не такую республику я надеялся увидеть. Это не та республика, которую я хотел посетить; не та республика, которую я видел в мечтах... И даже наша старая Англия, со всеми ее грехами и недостатками, несмотря на миллионы несчастных своих граждан, выигрывает в сравнении с этой страной" (29; 128). "Свобода мнений! Где она?" - восклицает Диккенс (29; 129). Он сообщает своему другу, что ни в одной из стран он не видел "более гнусной, мелочной, глупой и безобразной прессы" (29; 129), чем в Америке.
Письмо к Макриди особенно обстоятельно по той причине, что Диккенсу приходилось слышать о его желании поселиться в Соединенных Штатах. И вот теперь писатель заклинает своего приятеля не делать этого: "Любя,- душевно и зная Вашу истинную натуру, я не решился бы обречь Вас и на год жизни по эту сторону Атлантического океана, какие бы выгоды это Вам ни сулило" (29, 128-129). Впоследствии во время визита в США, под влиянием уже своих собственных впечатлений от этой страны, Уильям Макриди напишет из Бостона: "Лучше черствая корка в Англии, чем столы, уставленные яствами, здесь. Лучше умереть в Англии, даже в грязной канаве, чем на нью-йоркской Пятой авеню"*. Великий писатель и великий актер сошлись в своем мнении о заокеанской республике.
* (Пирсон X. Диккенс.- М., 1963 - С. 177.)
Диккенса интересовало многое в Америке - и, конечно, прежде всего жизнь простых людей. Он бродит по ночному Нью-Йорку, наблюдает за жизнью обитателей трущоб, заходит в кабачки, где веселятся матросы и собирается простой люд бедных кварталов города - и белые и цветные; стараясь быть неузнанным, он проникает в дешевые театры, расположенные далеко от Бродвея. Диккенс посещает тюрьмы и полицейские участки, больницы и приюты, дома для умалишенных, исправительные заведения и убежища для престарелых. У него складывается мнение, что американцы энергичны и отзывчивы, сердечны, гостеприимны, восторженны. В письмах к друзьям он отмечает эти качества, но вместе с тем выражает опасение, что в условиях американской действительности эти черты национального характера могут заглохнуть. Дух делячества и практицизма их уничтожит. К тому же, как подмечает Диккенс, "американцы терпеть не могут выслушивать критику своих недостатков" (29; 129).
Пребывание в Америке Чарлз Диккенс хотел использовать и для защиты своих авторских прав. Дело в том, что его произведения, как, впрочем, и книги других английских писателей, издавались в Америке без какой бы то ни было договоренности с авторами и без всякой денежкой компенсации. Американским издателям это было выгодно, они обогащались. "Ну не отвратительно ли на самом деле,- писал Диккенс,- что авторы книг, выходящих здесь десяти- и двадцатитысячными тиражами, не получают за них ни гроша, в то время как негодяи-книгопродавцы на них наживаются?" (29; 152). Возмущает и то, что его произведения печатаются в низкопробных периодических изданиях, рядом с "непристойными писаниями, навеки и неминуемо поселяя в сознании читателя впечатление, что эти два рода литературы некоторым образом между собой связаны" (29; 153). Диккенс требует изменить положение дел и в одной из своих речей, на устроенном в его честь торжестве, говорит о необходимости урегулировать вопрос об авторском праве. Петицию об авторском праве Диккенс подал в марте 1842 г. в сенат. А в письме к Форстеру он пишет: "Назову Вам два основных препятствия к заключению конвенции о международном авторском праве с Англией: во-первых, национальная страсть к "обштопыванию" всякого, с кем приходится вести дела или торговлю; и второе - национальное тщеславие" (29; 154). К мысли о национальном тщеславии как характерной особенности американцев Диккенс возвращается не раз. "Национальное тщеславие стирает с лица земли все остальные страны земного шара, так что в конечном счете одна только их страна и высится над океаном" (29, 155). И еще в письме к Форстеру Диккенс приводит такие суждения: "У нас народ не думает о поэзии, сэр. Доллары, банки, хлопок - вот наши книги, сэр". И в самом деле! Ни в одной другой стране не сталкиваешься с таким невежеством относительно всего, что не имеет прямого отношения к наживе и прибыли" (29; 156).
Дух предпринимательства, стремление к обогащению претили Диккенсу. С тем большим интересом отнесся он к представителям литературы. Америки - В. Ирвингу, Г. Лонгфелло, Э. По; Ирвинг и Лонгфелло стали его друзьями.
С произведениями Ирвинга Диккенс познакомился еще в юности и очень высоко ценил его юмористическую "Историю Нью-Йорка от сотворения мира, написанную Никер-бокером". Творчество американского романтика привлекало Диккенса добродушным юмором и своеобразной фантастикой, мастерством бытовых зарисовок и смелостью вымысла. В конце 30-х гг. Диккенс задумал написать книгу очерков в духе "Альгамбры" Ирвинга. Он делится с Форстером замыслом издания книги путевых впечатлений, в которую войдут описания природы, быта, людей, а также сказания и легенды. В 1841 г. Диккенс получил письмо от Ирвинга, написанное под впечатлением только что прочитанной "Лавки древностей". В своем ответе Диккенс выразил радость, испытанную им от высокой оценки романа. "Нет писателя среди ныне живущих,- писал он Ирвингу,- чьим одобрением я бы так гордился, как Вашим" (29; 83-84). На торжественном обеде в Нью-Йорке Диккенс произнес глубоко эмоциональную речь, обращенную к Вашингтону Ирвингу. Их переписка продолжалась много лет.
С уважением и симпатией относился Диккенс и к Генри Лонгфелло - большому поэту, автору прославленной "Песни о Гайавате". Вскоре после отъезда Диккенса из Америки были изданы "Песни о рабстве" Лонгфелло, которые не могли не вызвать его горячего сочувствия и поддержки. Диккенс писал о нем Форстеру как о прекрасном, широко образованном человеке и замечательном поэте и в последующие годы внимательно следил за творчеством писателей, поднимавших голос в защиту негров. Он высоко оценил "Хижину дяди Тома" Гарриет Бичер-Стоу и отметил, что острота темы этой замечательной книги сочетается со значительными художественными достоинствами.
Путешествуя по Соединенным Штатам, знакомясь с новыми людьми и новыми местами, Диккенс обдумывает книгу путевых впечатлений, договор о которой он заключил со своими издателями Чемпеном и Холлом. План и форма ее еще не ясны ему, но он знает, что она не будет походить на очерки милого и добродушного Ирвинга. Он считает своим долгом рассказать правду об Америке, обманувшей его надежды и ожидания, столь не похожей на "республику его воображения". Такой книгой стали "Американские заметки". Диккенс выступил в них как публицист, смелый обличитель американских порядков. Он писал по свежим впечатлениям о том, что видел и знал, работа шла быстро: начатая в августе, книга вышла уже в октябре, вызвав бурю негодования в Соединенных Штатах со стороны официальных кругов и готовых угодить им литературных критиков. Диккенс предвидел такой прием и, завершая книгу, писал: "С меня довольно сознания, что из-за написанного на этих страницах я не потеряю по ту сторону Атлантики ни одного друга, который заслуживает этого имени" (9; 305).
Друзей Диккенс не потерял, но врагов он приобрел предостаточно. Еще бы! В "Заметках" речь шла об очень важных сторонах жизни заокеанской республики: специальная глава посвящена законодательному собранию; здесь говорится о подкупах и мошенничестве во время выборов, о грубости, беспринципности тех форм, которые принимает политическая борьба, атмосфере продажности, в которой она происходит, и о постыдной роли, играемой в общественной жизни Соединенных Штатов прессой, столь падкой на громкие сенсации и подкупы. "...До тех пор, пока американские газеты будут представлять собой такое же или почти такое же гнусное явление, как сейчас,- пишет Диккенс,- нет никакой надежды на сколько-нибудь значительное повышение морального уровня американского народа".
Особой силы гнев писателя достигает в главе "Рабство". Диккенс справедливо считает, что узаконенное рабство опровергает самый принцип демократизма в государственном устройстве Соединенных Штатов. Весь этот раздел построен на фактическом материале, почерпнутом из американских газет и наблюдений писателя. Приводятся, например, такого рода газетные объявления: "Сбежала негритянка Каролина. Носит ошейник с отогнутым снизу зубцом"; "Сбежал негр Генри; левый глаз выбит, несколько шрамов от ножевых ран на левом боку и много следов от ударов хлыста"; "Сбежал негритенок по имени Джеймс. На мальчике в момент побега были кандалы". Сколько трагедий скрыто за этими лаконичными сообщениями!
Документальный характер "Американских заметок" придает им особую силу воздействия. Автор не сгущает краски. В книге много замечаний и отступлений юмористического характера, и все же общая картина жизни американского общества безрадостна.
Посещение Америки,- ставило писателя расстаться со многими социальными иллюзиями и еще более глубоко и критически оценить ситуацию в родной Англии. Зрелостью реализма отмечен роман "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита". Речь в нем идет и об Америке, и об Англии, а рассказанные события подводят к выводу: любая форма буржуазной государственности, будь то монархия или буржуазная республика, не имеет ничего общего с подлинной свободой и демократией. Диккенс утверждает мысль о том, что страсть к обогащению, власть золота определяют поведение людей в капиталистическом мире. Он срывает личину лицемерия, которой прикрываются буржуа, и показывает их истинное лицо. В сатирическом плане дан образ Пекснифа - в его изображении нет места мягкому юмору, добродушному смеху и пусть даже мимолетной, но снисходительной улыбке. Диккенс беспощаден в обличении его ханжества, эгоизма, хитрости и корыстолюбия. Имя Пекснифа стало нарицательным в Англии.
Ф. Энгельс писал о периоде 30-40-х гг. XIX в.: "...никогда не надо забывать, что в Англии происходит открытая социальная война; если буржуазия заинтересована в том, чтобы лицемерно вести эту войну под покровом мира и даже филантропии, то рабочим может принести пользу только разоблачение истинного положения вещей, уничтожение этого лицемерия..."* Не будучи сторонником социальной, классовой борьбы, Диккенс говорил правду об истинном положении дел и выражал интересы народа.
* (Маркс К., Энгельс Ф. Соч.-2-е изд.- Т. 2.- С. 438.)
В бурные 40-е гг. Диккенса глубоко волнует вопрос усовершенствования общества, но он по-прежнему верит в возможность его переустройства через моральное воздействие на буржуазию и перевоспитание ее. Вместе с тем классовые противоречия для него очевидны и желание помочь рабочим велико. Это проявляется во всех областях общественно-литературной деятельности Диккенса. Он пишет предисловие к сборнику стихов рабочего поэта Джона Оверса "Вечерний досуг рабочего", выступает с речами в промышленных городах - Ливерпуле и Бирмингеме и, обращаясь к слушателям, призывает "честных людей, принадлежащих к различным слоям общества", к взаимопониманию, убеждает образованных и власть имущих войти в положение обреченных на тяжелый повседневный труд рабочих. "Нельзя допустить, чтобы те, кто трудится изо дня в день у машин, сами превратились в машины",- говорил Диккенс, обращаясь к собравшимся в зале Политехнического института Бирмингема. Диккенс апеллировал к промышленникам и фабрикантам, призывал их к добросердечию и наивно верил в возможность их нравственного перерождения; и вместе с тем он видел и осуждал пороки правящих классов.
В 40-е гг. Диккенс создает "Рождественские рассказы", в которых отразились его убеждения, их сильные и слабые стороны. Сам писатель рассматривал эти произведения как социальную программу, как призыв, обращенный и к богатым, и к бедным и зовущий их к братскому единению. Его надежды несбыточны, мечты иллюзорны. Это сразу же было подмечено В. Г. Белинским. В 1845 г. "Отечественные записки" писали о "Рождественских рассказах" Диккенса: "Из них прямо выходит то заключение, что человек изменяется к лучшему не вследствие каких-нибудь важных начал, определяющих его жизнь, а случайным образом, по поводу явления духов или устрашенный ночными, грезами". И действительно, герои Диккенса переживают сказочные перевоплощения, превращаясь из злых и корыстолюбивых в отзывчивых и добрых. Прежде всего такое изменение происходит со Скруджем - героем "Рождественской песий в прозе", имеющей подзаголовок "Святочный рассказ с привидениями". Но нельзя забывать о том, как высоко оценили рассказы Диккенса в чартистской прессе, с интересом и одобрением отнеслись к ним Теккерей и Макриди, с восторгом приветствовали их появление читатели. В чартистской газете "Северная звезда" появился цикл статей о "Рождественских рассказах"; в них отмечалась принципиальная разница между традиционными рождественскими рассказами, появлявшимися ежегодно в большом количестве в Англии и призывавшими к классовому миру и смирению, и рассказами Диккенса. "Если когда-либо писатель заслуживал гордого звания "Поэта бедняков", то Боз поистине достоин его,- писал чартистский критик.- Какой из живущих сейчас великих писателей, пишущих прозой или стихом, может так хорошо, так правдиво изображать страдания, печали, надежды и радости миллионов?"
Такой отзыв оправдан. Распространенный жанр святочного рассказа, в котором достоверность переплетается с вымыслом, появляются духи и волшебники и все кончается благополучно, Диккенс наполнил новым содержанием. Он говорил об актуальных проблемах, используя особенности национальной формы. "Рождественскую песнь" Теккерей расценил как национальное благодеяние, как щедрый дар писателя соотечественникам. А когда Диккенс прочитал своим друзьям рассказ "Колокола", то Макриди и другие слушатели расценили его как событие громадной важности, как своего рода откровение, потрясающее остротой и смелостью замысла. "Рождественская песнь в прозе" и "Сверчок за очагом" со дня их выхода стали широко известными и любимыми книгами в Англии. Причина этого - в демократизме, в защите обездоленных, в прославлении отзывчивого человеческого сердца, чутко реагирующего на всякую несправедливость.
О чем же эта сказка и какой урок в ней заключается? О превращении бездушного скряги Скруджа, не желавшего ничего знать, кроме своей конторы и денежных дел, в доброго и отзывчивого старика; о том, что это превращение произошло в ночь перед рождеством, "когда люди, словно по молчаливому согласию, свободно раскрывают друг другу сердца и видят в своих ближних,- даже в неимущих и обездоленных,- таких же людей, как они сами..."; и, наконец, о том, что когда Скрудж стал добр к другим, он стал счастлив сам.
Скрудж воплощает в себе эгоизм, скаредность, жестокость буржуазного дельца. В мрачной конторе проходит его жизнь; нет у него ни друзей, ни знакомых. Радости жизни неведомы ему, для него существуют лишь деньги. "Ну и сквалыга же был этот Скрудж! Вот уж кто умел выжимать соки, вытягивать жилы, вколачивать в гроб, загребать, захватывать, заграбастывать, вымогать... Это был не человек, а кремень. Да, он был тверд и холоден, как кремень, и еще никому ни разу в жизни не удалось высечь из его каменного сердца хоть искру сострадания. Скрытный, замкнутый, одинокий -он прятался как устрица в свою раковину. Душевный холод заморозил изнутри старческие черты его лица, заострил крючковатый нос, сморщил кожу на щеках, сковал походку, заставил посинеть губы и покраснеть глаза, сделал ледяным его скрипучий голос. И даже его щетинистый подбородок, редкие волосы и брови, казалось, заиндевели от мороза. Он всюду носил с собой эту леденящую атмосферу. Присутствие Скруджа замораживало его контору в летний зной, и он не позволял ей оттаять ни на полградуса даже на веселых святках".
Скрудж презирает бедняков и не признает за ними права иметь семью и детей. "Если им легче умереть,- рассуждает Скрудж о бедняках,- пусть так и делают: меньше будет лишнего народа". По своим убеждениям Скрудж - мальтузианец*. Он возмущается легкомыслием своего племянника, который отважился жениться, не имея состояния, и безрассудством работающего у него в конторе клерка Боба Крэтчита, не имеющего теплого пальто, но покупающего детям праздничные подарки.
* (Мальтузианство - буржуазная теория, согласно которой положение трудящихся определяется не уровнем развития производительных сил и социальными условиями, а "вечными" законами природы, по которым рост средств существования всегда отстает от роста народонаселения. Основатель этой теории - английский буржуазный экономист Т. Мальтус. (Прим. авт.))
Не желая иметь никакого отношения к приближающемуся празднику, Скрудж "съел свой унылый обед в унылом трактире", скоротал остаток вечера над приходно-расходной книгой и отправился домой спать. И вот тут-то и начинается сказка. Реальное переплетается с фантастическим. Вместо дверной колотушки Скрудж увидел перед собой лицо своего компаньона Марли, умершего семь лет назад, а, ночью во мраке холодного дома к нему явились Духи времени - Дух Прошлого, Настоящего и Будущего. Они показали Скруджу всю его жизнь, и он вновь пережил свое детство и юность, увидел "одинокую фигурку мальчика, читавшего книгу при скудном огоньке камина", и узнал в нем, себя; а потом увидел и молодого человека в расцвете лет и заметил, что "заботы и скопидомство уже наложили отпечаток на его лицо"; беспокойный, алчный блеск появился в глазах. Единственное божество, которому он теперь поклонялся,- деньги, и ради богатства Скрудж предает любовь и лишается счастья. Вместе с Духом Настоящего, пролетев над Лондоном, он оказывается на самой окраине города и становится свидетелем того, как тепло и весело празднуют рождество в доме Боба Крэтчита, какую невообразимую суматоху произвело появление на праздничном столе блюда с жареным гусем. Скрудж увидел маленького Тима Крэтчита, больного Малютку Тима, который веселился вместе со всеми и пел песню слабым и тоненьким голоском. Скрудж оказался в доме своего племянника и услышал, как тот говорит о том, что ему жалко старого дядюшку Скруджа и он хотел бы видеть его сидящим за праздничным столом: это приятнее, чем оставаться наедине со своими мыслями в старой, заплесневелой конторе или в его замшелой квартире.
Последний из Духов показал Скруджу его будущее - одинокую смерть никому не нужного старика. И это видение настолько ужасно, что Скрудж умоляет Духа сжалиться над ним: "Я искуплю свое Прошлое Настоящим и Будущим, и воспоминание о трех Духах всегда будет живо во мне". Скрудж просыпается; и,-гоиста и скряги он превращается в доброго Эбинезера Скруджа, который отправляется навестить племянника, помогает Бобу Крэтчиту, а Малютке Тиму становится "вторым отцом". И таким он стал добрым другом, таким тароватым хозяином и таким щедрым человеком, "что наш славный старый город может им только гордиться".
Поистине сказочный конец! И вместе с тем в образе Скруджа запечатлены характерные черты дельцов и финансистов Сити. Мотив "душевного холода" и образ "каменного сердца" возникнут вновь и будут развиты Диккенсом в романах "Домби и сын" и "Тяжелые времена".
Важное место в творчестве Диккенса принадлежит рассказу "Колокола". В нем поставлен вопрос о положении народа и решительно осуждено мальтузианство. Новым для Диккенса был созданный в "Колоколах" образ рабочего. Честный и трудолюбивый Вилли Ферн не хочет и не может молчать, сталкиваясь с несправедливостью. Обращаясь к "сильным мира сего", он произносит речь в защиту бедняков. Однако, взывая к хозяевам, Ферн просит у них сочувствия, надеясь на их отзывчивость. Диккенс считал, что внимательное отношение буржуазии к нуждам рабочих сможет предотвратить нарастающие в народе гнев и возмущение.
В 40-е гг. создан один из лучших романов Диккенса - "Домби и сын". Работа над ним была начата в Англии летом 1846 г., продолжена в Швейцарии и Франции и завершена в апреле 1848 г. Роман создавался в период наивысшего подъема чартизма в Англии и в разгар революционных событий в других европейских странах. Приближение революционного взрыва Диккенс ясно ощущал, наблюдая за политическими событиями во Франции, куда в течение 1846-1848 гг. приезжал несколько раз. В одном из писем к Джону - Форстеру, написанном по-французски, Диккенс восклицал: "Да здравствует Республика! Да здравствует Народ! Долой королей!.. Смерть изменникам! Пусть прольется кровь за свободу, справедливость, за дело народа!" В апреле 1848 г., когда выступления чартистов достигают особой силы и в Лондоне происходит мощная демонстрация, Диккенс остается в городе, чтобы стать ее свидетелем.
Во второй половине 40-х гг. все более очевидной становилась беспочвенность его иллюзий о возможности классового мира. Жестокое подавление рабочего движения английской буржуазией поколебало его уверенность в эффективности взывания к совести финансистов, фабрикантов, промышленников. В накаленной атмосфере предреволюционной Европы было создано произведение, раскрывающее антигуманную сущность буржуазных отношений. Диккенс - и в этом его большая заслуга - сумел показать взаимосвязь отдельных сторон и явлений действительности. В романе дана широкая картина жизни Англии, но если предшествующие книги Диккенс строил как серию чередующихся эпизодов или включал в них параллельно развивающиеся сюжетные линии, то в "Домби и сыне" все, вплоть до мельчайших деталей, подчинено целому, все сходится к единому центру, сосредоточено вокруг главного героя.
Идейно-художественным центром романа является образ мистера Домби - крупного английского коммерсанта, возглавляющего фирму "Домби и сын" и ведущего торговые дела. Денежные интересы Домби оказывают влияние на судьбы остальных героев романа, и прежде всего на тех, кто связан с ним родственными узами. "Домби и сын" - таково название фирмы, но делец Домби показан главным образом в сфере семейных отношений; через них раскрывается характер отношений людей в буржуазном обществе. В этом семействе все подчинено суровым и бесчеловечным законам. В своих близких Домби видит лишь послушных исполнителей своей воли и безропотных служителей интересам его процветающей фирмы. Домби смотрит на людей только с точки зрения их пользы для его дела. И потому он просто не замечает свою дочь Флоренс. В его глазах она - лишь "фальшивая монета, которую нельзя вложить в дело". Девочка не сможет быть продолжательницей его начинаний. Домби нужен сын и наследник. Все свои надежды он связывает с маленьким Полем.
Диккенс задумал "Домби и сын" как роман о гордости, связав эту моральную категорию с порождающими ее социальными условиями. Раскрыта трагедия поражения гордыни человеческой; вместе с тем история Домби разрушает представления о всесилии богатства, о том, что на деньги могут быть куплены привязанность, любовь, счастье. Крушение семьи и честолюбивых надежд Домби вызвано пагубным воздействием денег на сознание и судьбу человека. Деньги несут с собой зло, превращая людей в бессердечных эгоистов.
Домби бездушен, суров, холоден. Процветание фирмы - вот цель и смысл его жизни. "Земля была создана для Домби и Сына, дабы они могли вести на ней торговые дела, а солнце и луна были созданы, чтобы озарять их своим светом... Реки и моря были сотворены для плавания их судов; радуга сулила им хорошую погоду; ветер или благоприятствовал, или противился их предприятиям; звезды и планеты двигались по своим орбитам, дабы сохранить нерушимой систему, в центре которой были они". Домби самоуверен, и это качество основано на твердой уверенности в силе богатства: "Деньги являются причиной того, что нас почитают, боятся, уважают заискивают перед нами и восхищаются нами". Типично английский буржуа, он стремится проникнуть в аристократическую среду, сблизиться с людьми светского круга. Эгоизм Домби не знает границ, но и внимание его к кому-либо не может принести добра. Гибнет маленький болезненный Поль, он не в силах вынести бездушной системы воспитания. Школа мистера Блимбера и пансион миссис Пипчин оказываются губительными для него: слабенький и нежный, он нуждается в любви и ласке. Смерть сына потрясает Домби и еще более ожесточает его. И если раньше он не замечал Флоренс, то теперь он проникается неприязнью к ней, продолжающей жить, тогда как его сын и наследник умер.
Флоренс страдает. Никто не знает о том, что ночью, "когда все в доме засыпали и огни были погашены, она потихоньку выходила из своей комнаты, бесшумно ступая, спускалась по лестнице и подходила к двери отца. К ней, чуть дыша, прислонялась она лицом и головой и с любовью прижималась губами... Никто этого не знал. Никто об этом не думал. Дверь всегда была закрыта, и он сидел взаперти. Раза два он уходил, и в доме говорили, что он очень скоро уедет за город, но он жил в этих комнатах, жил один, и никогда ее не видел и не спрашивал о ней. Быть может, он и не знал, что она находится в доме". Лишь однажды, когда дверь была приоткрыта, Флоренс осмелилась войти в кабинет отца. "Он сидел, устремив взгляд на стол, в такой глубокой задумчивости, что поступь гораздо более тяжелая, чем легкие шаги его дочери, не могла бы привлечь его внимания. Его лицо было обращено к ней. При свете догорающей лампы, в этот мрачный час оно казалось изможденным и унылым; и в этом полном одиночестве, его окружавшем, был какой-то призыв к Флоренс, больно отозвавшийся в ее сердце.
- Папа! Папа! Поговорите со мной, дорогой папа!
Он вздрогнул при звуке ее голоса и вскочил. Она протянула к нему руки, но он отшатнулся.
- Что случилось? - строго спросил он.- Почему ты пришла сюда? Чего ты испугалась?
Если она чего-то испугалась, то это было его лицо, обращенное к ней. Любовь, пламеневшая в груди его юной дочери, застыла перед этим лицом, и она стояла и смотрела на него, словно окаменев.
Не было ни намека на нежность или жалость. Не было ни проблеска интереса, отцовского признания или сочувствия. Была в этом лице перемена, но иного рода. Прежнее равнодушие и холодная сдержанность уступили место чему-то другому; чему - она не понимала, не смела понять, и, однако, она это чувствовала и знала прекрасно, не называя: это что-то, когда лицо отца было обращено к ней, как будто бросало тень на ее голову; ...любовь бывает зоркой, когда она отвергнута и безнадежна; ...и надежда в ней умерла, в то время, когда она стояла, глядя в лицо отцу" (13; 312-313). С тихим протяжным стоном Флоренс уронила голову на руки. И, предупреждая Домби о грядущей расплате за его бессердечие и холодность, в этой сцене звучит голос автора, несколько раз повторяя: "Ему суждено вспомнить об этой сцене в той же комнате в грядущие годы".
Вспомним, что полное название романа - "Торговый дом Домби и сын. Торговля оптом, в розницу и на экспорт". И отношения между людьми Домби воспринимает как торговые сделки. Он покупает себе жену - красавицу Эдит. Эдит - аристократка из обедневшей семьи. Такая жена будет великолепным и полезным украшением дома, а это полезно и для фирмы. Вступая в брак, он ни на минуту и сомневается в благородстве своего поступка, уверен, что за деньги можно купить покорность и преданность. Однако власть денег оказывается далеко не всесильной при столкновении с гордой и сильной Эдит. Она уходит из дома, и уверенность Домби в несокрушимости его могущества поколеблена. Семейная жизнь терпит крушение. Дочь Флоренс тоже покидает отца. Неудачи постигают его и в делах. Управляющий Каркер, которому он доверял, разоряет его. Каркер, в совершенстве владеющий оружием лести и лицемерия, проходит школу мистера Домби и, усвоив бесчестные приемы обогащения, использует их против своего же хозяина. Домби остается в полном одиночестве.
Важное средство сатирического мастерства Диккенса - гипербола. Преувеличивая черты характера или внешности героя, писатель раскрывает тем самым его существенные особенности. Так, при описании Домби Диккенс обращает внимание на холод, исходящий от него, на атмосферу замораживающего холода, которая царит в его доме. Величественный и мрачный дом Домби стоит на теневой стороне темной улицы, куда почти никогда не заглядывает солнце. Облик хозяина гармонирует с унылым жилищем. Появление мистера Домби вызывает падение температуры в комнате, его надменный и чопорный вид сравнивается с каминными щипцами и прямой холодной кочергой. Такого рода сравнения в еще большей мере подчеркивают душевный холод, столь напоминающий уже знакомого нам Скруджа.
Нельзя не заметить, что в романе "Домби и сын" автор отказывается от чрезмерной прямолинейности в изображении героев. Характерам Домби, Каркера, Эдит присуща психологическая сложность. В прежних произведениях Диккенса этого не было. Образы Ральфа Никльби, Феджина одноплановы. В одной плоскости вплоть до самого финала строится и образ скряги Скруджа. Домби более сложен. Он жесток, бездушен и холоден, но его чувство к Полю велико и переживания, связанные со смертью мальчика, мучительны. Домби эгоистичен и бесконечно одинок, он горд, и обреченность этого одинокого гордеца становится очевидной задолго до его окончательного падения.
"Домби часто имели дело с кожей,- замечает Диккенс, имея в виду торговые операции фирмы,- но никогда не имели дела с сердцем". А подлинным Человеком для Диккенса является лишь тот, кто имеет не "каменное", а доброе и отзывчивое сердце. И герои его романа делятся на две группы. К одной относятся те, кто "не имеет сердца" или подавляет в себе его порывы. Это Домби, Каркер, майор Бегсток, миссис Чик, миссис Пипчин, миссис Скьютон. Ко второй принадлежат те, кто поступает по велению сердца, не страшится любви и откликается на несчастья окружающих. Это Флоренс, Поль, Уолтер Гей, капитан Катл, Сол Джиле, кочегар Тудл и его жена, мистер Туте и, конечно, Сьюзен Ниппер. Утилитаризму противопоставлена человечность, лицемерию и фальши - естественность, простота и сердечность.
Свой нравственный идеал писатель связывает с людьми, противостоящими миру Домби. Говоря о кочегаре Тудле, Диккенс замечает, что этот рабочий - "полная противоположность во всех отношениях мистеру Домби". Он прекрасный отец, его семья не заражена корыстолюбием. Ему чужды лесть и преклонение перед силой золота. Присущие простым людям трудолюбие и чувство собственного достоинства сочетаются с ясным умом, добротой и отзывчивостью. В их среде находит приют и поддержку Флоренс.
Противопоставление этих двух групп людей имеет не только моральный, этический, но и социальный смысл: Диккенсу свойственно понимание прекрасного как единства правды, добра и любви.
Под влиянием революционных событий 40-х гг. вера писателя в народ усилилась; укрепилось и его убеждение в том, что буржуазная цивилизация враждебна человеку. Как символ промышленного прогресса выступает в романе образ железной дороги и мчащегося по ней поезда - торжествующего чудовища, несущего смерть. "Будь проклят этот огненный грохочущий дьявол, так плавно уносящийся вдаль, оставляющий за собой в долине отблеск света и зловещий дым..." Этот образ не однозначен: с ним связано представление писателя о неотвратимости происходящих перемен, о неизбежности отступления старого перед новым; вместе с тем в нем выражена мысль о том, что буржуазная "механическая" цивилизация убивает человечность. Эгоизм Домби, жестокость Каркера, бессердечие миссис Чик - все это формы проявления бездушия общества, в котором интересы выгоды ставятся выше всего.
Общий тон повествования в романе "Домби и сын" иной, чем в ранних произведениях Диккенса. Здесь нет места безграничному оптимизму. Звучат печальные ноты, гнев и возмущение сменяют веселый смех. Но писатель сохранил в себе веру в неизбежность торжества добра над злом. С этим связан счастливый конец романа. Перерождение Домби на этот раз не является полной неожиданностью, оно подготовлено его страданиями. "Мистер Домби - седой джентльмен; заботы и страдания оставили глубокий след на его лице, но это лишь отражение пронесшейся бури, за которой последовал ясный вечер". В счастливой концовке романа проявился и столь характерный для творчества Диккенса морализаторский пафос, его стремление доказать победу сил добра.