В "Положении рабочего класса в Англии", в главе об отношении буржуазии к пролетариату, Энгельс писал:
"Каждый из них (то есть фабрикант. - Т. С.) политико-эконом. Отношение фабриканта к рабочему - не человеческое, а чисто экономическое. Фабрикант есть "капитал", а рабочий - "труд". И когда рабочий не дает втиснуть себя в эту абстракцию, когда он утверждает, что он не "труд", а человек, который, правда, обладает в числе прочих черт также способностью трудиться, когда рабочий позволяет себе думать, что его вовсе нельзя покупать и продавать на рынке как "труд", как товар, буржуа становится в тупик. Он не может понять того, что кроме отношений купли и продажи между ним и рабочими существуют еще какие-то другие отношения; он видит в них не людей а только "руки" (hands), как он постоянно называет своих рабочих в лицо; он не признает, как выражается Карлейль, никакой иной связи между людьми, кроме чистогана.
...Дух торгашества пропитал весь язык, все отношения выражаются в торговых терминах, в экономических понятиях. Спрос и предложение, supply and demand, - такова формула, в которую логика англичанина укладывает всю человеческую жизнь"1.
1 (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 2, стр. 497 - 498)
Буржуазия создала идеологию "борьбы за существование" - Гоббса, Мандевиля, Мальтуса, - пытаясь изобразить ее как "общечеловеческую" идеологию. Диккенс возвращает эту идеологию на подобающее ей место - он освещает буржуазию светом ее же собственных открытий.
По поводу несостоятельности дарвинизма в применении к общественной жизни Энгельс писал, между прочим, следующее:
"Дарвин не подозревал, какую горькую сатиру он написал на людей, и в особенности на своих земляков, когда он доказал, что свободная конкуренция, борьба за существование, прославляемая экономистами как величайшее историческое достижение, является нормальным состоянием мира животных"1.
1 (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 20, стр. 359)
Диккенс, писавший свои ранние произведения еще до Дарвина, показал, что законы животного мира суть законы самой буржуазии внутри буржуазного общества, но что они отнюдь не обязательны для неимущих классов.
Учение буржуазии о "свободной конкуренции", о борьбе всех против всех, возводимое ею в основной закон человеческого общества в целом, Диккенс ограничивает классом буржуазии, оставляя для угнетенных другую теорию - теорию любви и братской помощи друг другу. Буржуазия рассматривает всякого человека с точки зрения утилитарной, с точки зрения его функции в производстве и т. д., - Диккенс награждает этими самыми качествами одних только буржуа.
Всю эту идеологию "чистогана" изображает Диккенс в своих произведениях.
Диккенс владеет рядом разнообразнейших способов характеризовать буржуазную обывательскую среду как животную, античеловеческую, где господствуют лишь элементарнейшие "природные" инстинкты. Стилистической основой для изображения этой низменной обывательской стихии являются гротеск и карикатура. Так, например, все персонажи подобного рода с восторгом предаются еде. Самые торжественные и, казалось бы, возвышенные даты их жизни, как то: свадьба, похороны и т. д., сопровождаются преувеличенно подчеркнутыми описаниями процесса принятия пищи. После смерти Энтони Чезлуита, за исключением его верного полубезумного конторщика, "каждый пировал как обжора".
Характерно описание свадьбы мистера Лилливика, сборщика податей, богатого родственника семьи Кенвигзов, с прелестной мисс Петоукер в романе "Николас Никльби".
Вот картина званого ужина:
"Второго приглашения не понадобилось. Толкаясь и оттирая друг друга, хозяева и гости ринулись к столу и, не теряя даром времени, напали на еду. Прелестная невеста краснела очень сильно, когда на нее смотрели, и ела очень много, когда на нее не смотрели, а интересный жених работал ножом и вилкой с таким зверским видом холодной решимости, как будто задался целью как можно меньше оставить Кромльсам, раз уж его заставили заплатить за все эти вкусные вещи" (глава XXV).
В еще более усиленной, доведенной до полного гротеска форме этот процесс истребления пищи подан в американских эпизодах "Мартина Чезлуита":
"Боже мой! Не горит ли где? Это набат!" - подумал Мартин.
Однако не было видно ни дыма, ни пламени, никакого признака пожара. Мартин видел, как еще три джентльмена, перепуганные и взволнованные, вынырнули из-за угла улицы и, столкнувшись на лестнице, вступили друг с другом в минутную борьбу и ворвались в дом в виде перемешанной кучи рук и ног. Не в состоянии больше выдержать, Мартин последовал за ними. Несмотря на быстроту бега, его обогнали еще два джентльмена, оттолкнули в сторону и вбежали, по-видимому совершенно обезумев от яростного возбуждения" (глава XVI).
Выясняется, что все они бежали в столовую. Далее следует описание обеда:
"Все ножи и вилки работали с почти ужасающей быстротой. Говорили очень мало. Каждый старался есть как можно больше, как будто завтра до завтрака должен был начаться голод и настала пора поддержать первый закон природы. Домашняя птица, считавшаяся главным предметом угощения, - индюк сверху, две утки снизу и две курицы посредине, - исчезла так быстро, как будто каждая птица применила к делу крылья и в отчаянии влетела прямо в человеческое горло. Устрицы в садках и в маринаде выскакивали из вместительных резервуаров и десятками проскальзывали в рты собравшихся. Исчезали самые острые пикули, целые огурцы исчезали, как фисташки. Целые горы неудобоваримых материалов таяли, подобно льду на солнце. Картина была и величественная и ужасная. Лица, страдающие дурным пищеварением, наедаясь до отвала, помимо себя питали целую толпу кошмаров, постоянно находившихся в их печени. Люди скупые, с дряблыми щеками, не удовлетворялись уничтожением тяжелых блюд и жадно поглядывали на пирожное" (глава XVI).
В изображении животного царства буржуазии Диккенс весьма традиционен, хотя он и находит ряд способов усилить традицию, доведя ее до степени крайнего гротеска.
Диккенс использует поэтику старинных буржуазных литературных жанров - поэтику фаблио, басни, животного эпоса, средневекового фарса, с их подчеркиванием животного в человеке, с их выдвижением элементарных инстинктов на первый план, с характерным для них преобладанием низменно-комической стихии в изображении всех сторон человеческой жизни.
Диккенс создает, таким образом, некую особую, замкнутую в себе среду, движимую специфическими страстями и интересами. Все эти описания - большей частью самостоятельные жанровые картинки, сценки, не имеющие связи с сюжетом. Они образуют некий подвижный фон, который, однако, не имеет отношения к движению целого. В сюжетном течении романа эти главы представляют собой как бы небольшие стоячие болота, где водится вся эта обывательская нечисть. Таковы в "Николасе Никльби" семейство Кенвигзов, мистер Лилливик, семья Кромльсов и др.
Любимый способ Диккенса разоблачать этих своих лицемерных и низких героев - это украшать их даже с виду возвышенные поступки унизительными подробностями. Так, Пексниф, "идеальный" архитектор, говорящий о своей профессии только в высоком стиле, заказывает Мартину в виде испытания чертеж скотного двора. Произнося патетические речи о всеобщей любви, он грозит кулаком нищенке, осмелившейся к нему подойти. У миссис Гамп, корыстолюбивой сиделки и сводни из "Мартина Чезлуита", растет борода. Та же живописная подробность украшает и ее товарку по ремеслу, миссис Приг.
Но аналогии с животным миром, всякого рода унизительные подробности даются автором и иными способами. Следуя поэтике животного эпоса, Диккенс не только сравнивает людей с животными, но и животных с людьми. Животные, оказывается, обладают такой же точно психологией, что и люди, - "человеческой" психологией. Это антропоморфизм особого, условного, сатирического порядка. Он направлен не на одухотворение животных, не на их возвышение, а на унижение человека. Когда животные проявляют какие-либо дурные качества, автор говорит, что они действуют "совсем как люди".
Так, в "Николасе Никльби" лошади, запряженные в кеб, совершают обратный путь значительно быстрее, так как их местожительство находится в Уайтчепеле, где они обыкновенно получают свой завтрак. Но когда люди проявляют полнейшую бесчеловечность, что остается делать животным? Или в "Мартине Чезлуите": скончался старик Энтони, отравленный своим сыном, и все обжираются и опиваются, гробовщик и его подручные богатеют на похоронах, и даже лошади, везущие его на кладбище, радуются его смерти. "Четверка лошадей в колеснице брыкалась и чванилась, красуясь надменными телодвижениями, точно сознавала, что умер человек, и торжествовала: "Они бьют нас, запрягают, ездят верхом, мучают, подвергают издевательствам и обезображивают для своего удовольствия. Но они умирают. Ура! Они умирают!"" (глава XIX).
А вот описание хозяина гостиницы, в которой несчастный Том Пинч остановился после разрыва с Пекснифом:
"Комнату наполняли всевозможные столы и комоды с влажным бельем. Живое изображение масляными красками замечательно жирного быка висело над камином, а в ногах кровати пялил глаза портрет одного из прежних хозяев (который, очень возможно, был братом быка, судя по сходству с ним)" (глава XXXI).
Но, может быть, мы ошибаемся, говоря, что это царство эгоизма, сластолюбия, жадности, скупости, обжорства, что это царство буржуазии? Может быть, Диккенс изображает так людей вообще? Нет, это не "люди вообще". Послушаем автора, когда он, оторвавшись наконец от конкретного описания ужинов, обедов, дрязг, (сплетен, доносов, подсиживаний и т. п., практикуемых в этом мире, переходит к обобщенной характеристике какого-либо из своих героев. Перед нами Джонас Чезлуит, уморивший своего отца из-за наследства, тот самый, который объедался на похоронах. Вот что о нем говорится в порядке обобщения:
"Мистера Джонаса воспитывали с колыбели в строжайших принципах силы удачи. Первым словом, которое он научился произносить, было "барыш", вторым - "деньги". За исключением двух результатов, не предвиденных, быть может, бдительным родителем, воспитание его может быть названо безукоризненным. Одним из пятен было то, что, долго научаемый отцом надувать всех и каждого, он незаметным образом приобрел расположение надувать и самого почтенного своего наставника. Второе пятно - он с детства привык смотреть на все как на вопрос о присвоении и постепенно стал смотреть с нетерпением на родителя как бы на некую сумму его личного достояния, не имеющую права пользоваться жизнью, которую следует запереть в особого вида железный сейф, обыкновенно именуемый гробом, и опустить в могилу с земляной насыпью" (глава VIII).
Итак, Джонас - буржуа, воспитанник буржуазной философии утилитаризма. А кто те джентльмены, которые, спотыкаясь, бежали по лестнице и потом соревновались в количестве поглощенных съестных припасов?
"Большая часть их разговора сводилась к одному слову - "доллар". Все их тревоги, надежды, радости, привязанности, достоинства, ассоциации - все плавилось в доллары. Какой бы случайный вклад ни попал в невосприимчивую жидкость их разговора, они делали из него при помощи долларов густую и липкую кашу. Люди взвешивались на доллары, род вымеривался долларами, жизнь продавалась, ценилась за доллары. Следующим за долларом предметом, пользовавшимся у них уважением, было всякое начинание, имевшее конечной целью приобретение долларов" (глава XVI).
В тех случаях, когда Диккенс описывает не интимную сторону жизни своих героев, а говорит о них как о представителях буржуазной государственности, о судьях, адвокатах и т. д. и вообще о профессиях, он также прибегает к старым, испытанным средствам профессиональной сатиры. Его врачи, адвокаты, судьи - это присяжные надувалы, известные еще со времен "Адвоката Патлена" и "Похвалы глупости". Диккенс помещает их в новую среду, но нельзя сказать, чтобы он что-либо прибавил к их достаточно элементарной и однозначной характеристике. Мы с первого взгляда можем узнать их древнее происхождение.
Таков в общих чертах прозаический, житейский фон романов Диккенса, построенный на сатирическом изображении каждодневного существования среднего английского буржуа.