Мистер Пиквик был так глубоко растроган горячей привязанностью Сэма, что не проявил никаких признаков гнева или неудовольствия но поводу той стремительности, с какой Сэм добровольно попал в долговую тюрьму на неопределенный срок. Единственным пунктом, по которому он упорно требовал объяснения, была фамилия кредитора, но ее мистер Уэллер не менее упорно скрывал.
- От нее никакого толку не будет, сэр,- снова и снова повторял Сэм.- Это существо злобное, недоброжелательное, неуступчивое, коварное и мстительное, с жестоким сердцем, которого ничем не смягчить, как заметил добродетельный священник об одном старом джентльмене, страдавшем водянкой, когда тот сказал, что, поразмыслив, он предпочитает оставить деньги своей жене, а не на сооружение церкви.
- Но подумайте, Сэм,- убеждал мистер Пиквик, сумма так невелика, что ее легко можно уплатить; а теперь, когда я решил оставить вас у себя, не забывайте, что вы гораздо больше принесете пользы, имея возможность выходить из тюрьмы.
- Очень вам признателен, сэр,- серьезно ответил мистер Уэллер,- но мне бы не хотелось.
- Чего не хотелось бы, Сэм?
- Не хотелось бы унижаться и просить милости у такого бессовестного врага.
- Но вы никакой милости не просите, отдавая ему его деньги, Сэм,- доказывал мистер Пиквик.
- Прошу прощенья, сэр,- возразил Сэм,- но это была бы очень большая милость - заплатить ему деньги, а он ее не заслуживает. Вот в чем тут дело, сэр.
Заметив, что мистер Пиквик с некоторым раздражением потирает нос, мистер Уэллер счел благоразумным переменить тему разговора.
- Я принимаю свое решение из принципа, сэр,- заметил Сэм,- так же, как вы принимаете свое, и тут мне приходит на ум человек, который покончил с собой из принципа. О нем вы, конечно, слыхали, сэр.
Мистер Уэллер умолк и искоса бросил лукавый взгляд на своего хозяина.
- Никакого "конечно" тут быть не может, Сэм,- сказал мистер Пиквик, начиная улыбаться, несмотря на тревогу, вызванную упрямством Сэма.- Молва о вышеупомянутом джентльмене не дошла до моих ушей.
- Неужели, сэр? - воскликнул мистер Уэллер.- Вы меня удивляете, сэр. Он был государственный чиновник.
- Вот как? - сказал мистер Пиквик.
- Да, сэр,- подтвердил мистер Уэллер,- и был очень приятный джентльмен - один из тех точных и аккуратных людей, которые засовывают ноги в маленькие пожарные ведра из резины, если погода дождливая, и прижимают к сердцу только одного друга - нагрудник из заячьих шкурок; он копил деньги из принципа, менял сорочку каждый день из принципа; никогда не разговаривал с родственниками из принципа, опасаясь, как бы они не попросили у него взаймы, и вообще был на редкость приятный тип. Он стригся из принципа раз в две недели и договорился покупать костюмы из экономического принципа - три костюма в год, с тем чтобы старые принимали назад. Как очень регулярный джентльмен, он обедал всегда в одном и том же месте, где брали шиллинг девять пенсов с человека, и, бывало, съедал на добрый шиллинг девять пенсов, как частенько замечал хозяин, заливаясь слезами, не говоря уже о том, что он раздувал зимой огонь в камине, а это обходилось ровно в четыре с половиной пенса ежедневно, и досадно было смотреть на него при этом. А держал он себя на редкость важно! "Дайте Пост, когда прочтет этот джентльмен,- покрикивал он ежедневно, входя в комнату.- Позаботьтесь о Таймсе, Томас, дайте мне посмотреть Морнинг Геральд, когда он освободится, не забудьте занять очередь на Кроникл и принесите-ка Адвертайзер". А потом он сидел, не сводя глаз с часов, и выбегал ровно за четверть минуты, чтобы подкараулить мальчика, приносившего вечернюю газету, которую он читал с таким интересом и упорством, что все прочие посетители доходили до отчаяния и сумасшествия, в особенности один раздражительный старый джентльмен; в таких случаях лакею всегда приходилось за джентльменом присматривать, чтобы он не поддался искушению и не пустил в дело нож для разрезания жаркого. Ну-с, так вот, сэр, приходил он сюда и занимал лучшее место в течение трех часов, и после обеда никогда ничего не пил, а только спал, и потом шел в кофейню на одной из ближайших улиц и выпивал маленький кофейник кофе с четырьмя сдобными пышками, после этого он шел домой в Кенсингтон* и ложился спать. Как-то вечером он очень заболел; посылает за доктором. Доктор приезжает в зеленой карете с приставной лестницей на манер изделий Робинзона Крузо, которую он сам мог опускать, вылезая из кареты. убирать за собой, чтобы кучеру не нужно было слезать с козел; таким образом, кучер дурачил публику, показывал ей только свою ливрею, а штаны на нем были не под стать ей. "В чем дело?" - спрашивает доктор. "Очень болен",- говорит пациент. "Что вы сегодня ели?" - спрашивает доктор. "Жареную телятину",- отвечает пациент. "А самое последнее что вы съели?" - говорит доктор. "Сдобные пышки",- говорит пациент. "А, вот оно что! - говорит доктор.- Я вам сейчас же пришлю коробку пилюль, и больше вы к ним никогда, говорит, не прикасайтесь".- "К чему не прикасаться? - спрашивает пациент,- К пилюлям?" - "Нет, к сдобным пышкам", говорит доктор. "Как! - говорит пациент, подпрыгнув в постели.- Каждый вечер в течение пятнадцати лет я съедал из принципа четыре сдобных пышки!" - "Ну, так вы откажитесь от них из принципа",- говорит доктор. "Сдобные пышки очень полезны, сэр",- говорит пациент. "Сдобные пышки очень вредны, сэр",- сердито говорит доктор. "Но они так дешевы,- говорит пациент, сбавляя тон,- и очень сытны, если примять во внимание цену".- "Вам они обойдутся во всяком случае слишком дорого, даже если вам будут платить да то, чтобы вы их ели,- говорит доктор.- Четыре пышки каждый вечер убьют, говорит, вас в полгода". Пациент смотрит ему прямо в лицо, долго думает и, наконец, говорит: "Вы уверены в этом, сэр?" - "Могу поставить на карту свою репутацию врача",- говорит доктор. "Как вы думаете, сколько сдобных пышек прикончили бы меня сразу?" - спрашивает пациент. "Не знаю",- говорит доктор. "Как вы думаете, если купить на полкроны, этого хватит?" - спрашивает пациент. "Пожалуй, хватит",- говорит доктор. "А на три шиллинга наверняка хватит?" - говорит пациент. "Несомненно",- говорит доктор. "Очень хорошо,- говорит пациент,- спокойной ночи". Утром он встает, растапливает камин, велит принести на три шиллинга пышек, поджаривает их, съедает все и пускает себе пулю в лоб.
* (Кенсингтон - в эпоху Диккенса лондонское предместье с большим парком, вошедшее позже в черту города. В парке находится один из дворцов, где жил король до середины XVIII века.)
Зачем же он это сделал? - быстро спросил мистер Пиквик, ибо был весьма потрясен трагической развязкой этой истории.
Зачем он это сделал? - повторил Сэм.- Да хотел подкрепить свой великий принцип, будто пышки полезны, и доказать, что он никому не позволит вмешиваться в его дела!
Такого рода уловками и увертками отвечал мистер Уэллер на вопросы своего хозяина в тот вечер, когда водворился во Флите. Убедившись, наконец, что все уговоры бесполезны, мистер Пиквик скрепя сердце разрешил ему снять угол у лысого сапожника, который арендовал маленькую камеру в одной из верхних галерей. В это скромное помещение мистер Уэллер перенес тюфяк и подушку, взятые напрокат у мистера Рокера, и, расположившись здесь на ночь, почувствовал себя, как дома, словно родился в тюрьме и вся его семья прозябала в ней на протяжении трех поколений.
- Вы всегда курите перед сном, старый петух? - осведомился мистер Уэллер у своего квартирохозяина, когда они оба расположились на ночь.
- Да, курю, молодой бентамский петушок*,- ответил сапожник.
* (Бентамский петушок - порода бойцовых петухов, известных своей драчливостью, на что намекает сапожник.)
- Разрешите полюбопытствовать, почему вы стелете себе постель под этим-вот еловым столом? - спросил Сэм.
- Потому что я привык к кровати с четырьмя столбиками для балдахина раньше, чем попал сюда, а потом убедился, что ножки стола ничуть не хуже,- ответил сапожник.
- У вас чудной характер, сэр,- сказал Сэм.
- Такого добра у меня нет,- возразил сапожник, покачав головой,- и если вам оно понадобилось, боюсь, что вы не так-то легко найдете себе что-нибудь в здешней канцелярии.
Вышеприведенный короткий диалог начался, когда мистер Уэллер лежал, растянувшись, на своем тюфяке в одном конце камеры, а сапожник - на своем в другом конце. Камера освещалась тростниковой свечой и трубкой сапожника, которая вспыхивала под столом, как раскаленный уголек.
Разговор, как ни был он краток, чрезвычайно расположил мистера Уэллера в пользу квартирохозяина, и, при поднявшись на локте, он начал внимательно его разглядывать, на что у него до сей поры не было ни времени, ни охоты.
Это был человек с землистым цветом лица, как у всех сапожников, и с жесткой взъерошенной бородой, тоже как у всех сапожников. Его лицо - странная, добродушная, уродливая маска - украшалось парой глаз, должно быть очень веселых в прежние времена, ибо они все еще блестели. Ему было шестьдесят лет, и одному богу известно, на сколько лет он состарился от пребывания в тюрьме, а потому странным казалось, что вид у него довольный и лицо почти веселое. Он был маленького роста, и теперь, скрючившись в постели, производил такое впечатление, будто у него нет ног. Во рту у него торчала большая красная трубка; он курил и смотрел на свечу с завидным благодушием.
- Давно вы здесь? - спросил Сэм, нарушая молчание, длившееся довольно долго.
- Двенадцать лет,- ответил сапожник, покусывая конец трубки.
- Неуважение к суду? - осведомился Сэм.
Сапожник кивнул головой.
- Ну так зачем же вы продолжаете упрямиться,- сказал Сэм сурово.- и губите свою драгоценную жизнь в этом-вот загоне для скота? Почему не уступите и не попросите прощения у лорд-канцлера, что из-за вас его суд покрыл себя позором, не скажете ему, что вы теперь очень раскаиваетесь и больше не будете так делать?
Сапожник засунул трубку в угол рта. улыбнулся, опять передвинул ее на старое место, но ничего не сказал.
- Почему вы так не поступите? - настойчиво повторил Сэм.
- Что? - откликнулся сапожник.- Вы плохо понимаете эти дела. Ну что, по-вашему, меня погубило?
- По-моему,- сказал Сэм, снимая нагар со свечи,- началось с того, что вы залезли в долги, да?
- Никогда не был должен ни единого фартинга.- отозвался сапожник.- Придумайте еще что-нибудь.
- Ну, может быть.- сказал Сэм,- вы скупали дома, что. выражаясь деликатно, значит свихнуться, или вздумали их строить, что, выражаясь по-медицинскому, значит потерять надежду на выздоровление.
Сапожник покачал головой и сказал:
- Придумайте еще что-нибудь.
- Надеюсь, вы не затевали тяжбы? - подозрительно спросил Сэм.
- Никогда в жизни,- отвечал сапожник.- Дело в том, что меня погубили деньги, оставленные мне по завещанию.
- Бросьте!- сказал Сэм.- Кто этому поверит! Хотел бы я. чтобы какой-нибудь богатый враг вздумал погубить меня этим-вот способом. Я бы ему не помешал.
- О, я вижу, вы мне не верите,- сказал сапожник, мирно покуривая трубку.- На вашем месте я бы и сам не поверил. А все-таки это правда.
- Как это случилось? - спросил Сэм, склоняясь к тому, чтобы поверить,- такое сильное впечатление произвел на него сапожник.
- А вот как,- отвечал сапожник.- С одним старым джентльменом - я на него работал в провинции и был женат на его бедной родственнице (она умерла, да благословит ее бог, и возблагодарим его за это) - случился удар, и он отошел.
- Куда? - осведомился Сэм, которого клонило ко сну после многочисленных событий этого дня.
- Как я могу знать куда? - возразил сапожник, который, наслаждаясь своей трубкой, говорил в нос.- Отошел к усопшим.
- А, понимаю! - сказал Сэм.- Что же дальше?
- Ну, так вот,- продолжал сапожник,- он оставил пять тысяч фунтов.
- Очень благородно с его стороны,- вставил Сэм.
- Одну из них,- сообщил сапожник,- он оставил мне, потому что я был, понимаете ли, женат на его родственнице.
- Очень хорошо,- пробормотал Сэм.
- А так как он был окружен множеством племянниц и племянников, которые вечно ссорились и дрались между собой из-за денег, то меня он назначил своим душеприказчиком и оставил мне остальные тысячи по доверию*, чтобы разделить между ними, как сказано в завещании.
* (...тысячи по доверию...- то есть поручили в завещании душеприказчику распределить имущество между наследниками.)
- Что значит - по доверию? - осведомился Сэм, очнувшись от дремоты.- Если это не наличные, то какой от них прок?
- Это юридический термин, вот и все,- пояснил сапожник.
- Не думаю,- сказал Сэм, покачав головой.- Какое уж там доверие в этой лавочке? А впрочем, продолжайте.
- Так вот,- сказал сапожник,- когда я хотел утвердить завещание, племянницы и племянники, которые были ужасно огорчены, что не все деньги достались им, вошли с caveat*.
* (Caveat (Берегись!) - юридический термин, который сапожник переводит "стоп!"; так называется заявление заинтересованных лиц в суд о том, что завещание не должно приводиться в исполнение, так как они намерены его оспаривать.)
- Что такое? - переспросил Сэм.
- Юридическая штука - все равно что сказать: "Стоп!",- ответил сапожник.
- Понимаю,- сказал Сэм,- зять хабис корпус. Ну?
- Но, убедившись, что они не могут между собой договориться,- продолжал сапожник,- и, стало быть, не могут оспорить завещание, они взяли назад свое caveat, и я распределил наследство. Едва я успел это сделать, как один племянник возбуждает дело об отмене завещания. Спустя несколько месяцев дело разбирается у старого, глупого джентльмена в задней комнате где-то в переулке собора св. Павла; четыре адвоката взяли себе каждый по одному дню, чтобы надоедать ему по очереди, а потом он недели две размышляет и читает показания в шести томах и, наконец, выносит решение, что завещатель был не в своем уме и, стало быть, я должен вернуть все деньги и уплатить издержки. Я обжаловал решение; дело переходит к трем или четырем очень сонным джентльменам, которые уже слушали его в первом суде, при котором они состоят законниками, по определенной работы у них нет,- разница только в том, что там их называли докторами, а здесь - делегатами,- не знаю, понятно ли вам это; и они очень вежливо утвердили решение старого джентльмена. После этого мы перешли в Канцлерский суд, где дело находится и по сей день и где навсегда останется. Вся моя тысяча фунтов давным-давно перешла к моим адвокатам, а имущество, как они это называют, и издержки оцениваются в десять тысяч фунтов, и вот из-за них я здесь сижу и буду сидеть до самой смерти и чинить сапоги. Кое-кто из джентльменов поговаривал о том, чтобы поднять вопрос в парламенте, и, вероятно, так бы они и сделали, да только у них не было времени приходить ко мне, а я не мог идти к ним; мои длинные письма им надоели, и они бросили это дело. Вот вам святая истина, без всяких недомолвок или преувеличений, и ее прекрасно знают пятьдесят человек как в этой тюрьме, так и за ее стенами.
Сапожник приостановился, чтобы удостовериться, какое впечатление произвел его рассказ на Сэма, но убедившись, что тот погрузился в сон, вытряхнул пепел из трубки, вздохнул, положил трубку, натянул на голову одеяло и заснул.
На следующее утро мистер Пиквик в одиночестве сидел за завтраком (Сэм в комнате сапожника усердно занимался приведением в порядок башмаков и черных гетр своего хозяина), когда раздался стук в дверь, и не успел мистер Пиквик крикнуть: "Войдите!" - как появилась голова, украшенная шевелюрой и вельветовой шапочкой, каковые головные уборы мистер Пиквик без труда признал личной собственностью мистера Сменгля.
- Как поживаете? - осведомилась эта достойная личность, сопровождая вопрос несколькими десятками кивков.- Послушайте, вы никого не ждете сегодня утром? Трое каких-то дьявольски элегантных джентльменов спрашивали вас внизу и стучались во все двери нижнего этажа. За это им чертовски влетело от постояльцев, потрудившихся открыть дверь.
- Ах, боже мой! Как глупо! - вставая, воскликнул мистер Пиквик.- Да, не сомневаюсь, что это кое-кто из моих друзей, которых я ждал вчера.
- Ваши друзья! - вскричал Сменгль, схватив мистера Пиквика за руку.- Больше ни слова! Будь я проклят, но с этой минуты они - мои друзья, а также друзья Майвинса. Чертовски симпатичный джентльмен эта скотина Майвинс, не правда ли? - добавил Сменгль с большим чувством.
- Я так мало знаю этого джентльмена,- нерешительно начал мистер Пиквик,- что я...
Понимаю, понимаю!- перебил Сменгль, схватив мистера Пиквика за плечо.- Вы познакомитесь с ним ближе. Вы будете в восторге от него. Этот человек, сэр,- с торжественной миной присовокупил Сменгль,- наделен комическим талантом, который сделал бы честь Друрилейнскому театру*.
* (Друрилейнский театр - один из двух главных лондонских театров, открытый во второй половине XVII века; на его сцене ставились все классические английские пьесы.)
- В самом деле? - сказал мистер Пиквик.
- Ей-богу правда! - воскликнул Сменгль.- Вы бы послушали, как он изображает четырех котов в тачке - четырех котов, сэр, клянусь честью! Вы понимаете, как это чертовски остроумно? Будь я проклят, если вы не полюбите этого человека, когда узнаете его качества! У него один только недостаток, - маленькая слабость, о которой я, знаете ли, уже упоминал.
Так как мистер Сменгль покачал при этом головой конфиденциально и сочувственно, мистер Пиквик понял, что должен что-то сказать, и посему сказал: "А!" - и с нетерпением взглянул на дверь.
- А! - подхватил мистер Сменгль, с важным видом вздохнув.- Это чудесный товарищ, вот кто он такой, сэр. Лучшего товарища не найти. Но есть у него один недостаток. Если бы явилась ему сию минуту тень его деда, сэр, он взял бы у нее деньги под вексель.
- Неужели? - воскликнул мистер Пиквик.
- Да,- подтвердил мистер Сменгль.- И будь в его власти вызвать ее еще раз, он бы это сделал через два месяца и три дня, чтобы переписать вексель.
- Это весьма замечательные черты,- сказал мистер Пиквик,- но боюсь, что. пока мы тут беседуем, мои друзья разыскивают меня и не знают, что делать.
- Я их провожу,- предложил Сменгль, направляясь к двери.- Всего хорошего. Я. знаете ли, не потревожу вас. пока они будут здесь. До свиданья...
Произнеся последние два слова, Сменгль вдруг остановился, снова закрыл дверь, которую успел открыть, и, потихоньку приближаясь к мистеру Пиквику, на цыпочках подошел к нему вплотную и спросил чуть слышным шепотом:
- Не могли бы вы мне ссудить полкроны до конца будущей недели?
Мистер Пиквик, едва удерживаясь от улыбки, но тем не менее храня серьезный вид, достал монету и положил ее в руку мистеру Сменглю, после чего этот джентльмен с многочисленными кивками и подмигиваниями, намекающими на великую тайну, отправился на поиски трех посетителей, которых вскоре и привел. Кашлянув трижды и столько же раз кивнув, чтобы заверить мистера Пиквика в том, что не забудет заплатить, он очень любезно пожал всем руки и, наконец, удалился.
- Дорогие мои друзья!- сказал мистер Пиквик, пожимая по очереди руку мистеру Тапмену, мистеру Уинклю и мистеру Снодграссу, ибо это были именно они.- Как я рад вас видеть!
Триумвират был очень растроган. Мистер Тампен скорбно покачал головой, мистер Снодграсс с нескрываемым волнением извлек носовой платок, а мистер Уинкль отошел к окну и громко засопел.
- С добрым утром, джентльмены! - провозгласил Сэм, появляясь в этот момент с башмаками и гетрами.- Долой меланхолию, как сказал малыш, когда его учительница умерла. Добро пожаловать в колледж, джентльмены!
- Этот безумный человек,- сообщил мистер Пиквик, похлопывая Сэма по голове, когда тот опустился на колени, чтобы застегнуть своему хозяину гетры.- этот безумный человек, чтобы остаться со мной, заставил арестовать себя.
- Что такое? - воскликнули трое друзей.
- Да, джентльмены,- подтвердил Сэм,- я... пожалуйста, стойте смирно, сэр... я - арестант, джентльмены. Схватило, как сказала леди, собираясь рожать.
- Арестант! - с непонятным волнением воскликнул мистер Уинкль.
- Что такое, сэр! - отозвался Сэм, поднимая голову.- В чем дело, сэр?
- Я надеялся, Сэм, что... ничего, ничего,- стремительно сорвалось с языка у мистера Уинкля.
Было нечто столь резкое и беспокойное в манерах мистера Уинкля, что мистер Пиквик невольно взглянул на своих двух друзей, ожидая объяснения.
- Мы не знаем,- ответил вслух мистер Тапмен на этот немой вопрос.- Последние два дня он был очень возбужден и сам на себя не похож. Мы опасались, не случилось ли чего-нибудь, но он категорически это отрицает.
- Нет, нет,- вмешался мистер Уинкль, краснея под взглядом мистера Пиквика,- право же, ничего не случилось. Уверяю вас, ничего не случилось, дорогой сэр. Мне придется уехать ненадолго из города по личному делу, и я надеялся упросить вас, чтобы вы разрешили Сэму меня сопровождать.
Физиономия мистера Пиквика выразила еще большее удивление.
- Я... я... думаю,- запинаясь, продолжал мистер Уинкль,- что Сэм не стал бы возражать, но теперь, конечно, это невозможно, раз он арестован. Придется ехать мне одному.
Когда мистер Уинкль произнес эти слова, мистер Пиквик с некоторым изумлением почувствовал, что пальцы Сэма, застегивавшего гетры, задрожали, словно он был удивлен или испуган. Сэм посмотрел на. мистера Уинкля, когда тот умолк, и хотя они обменялись только мимолетным взглядом, но, по-видимому, поняли друг друга.
- Сэм, вы что-нибудь об этом знаете? - быстро спросил мистер Пиквик.
- Нет, не знаю, сэр,- отозвался мистер Уэллер, начиная с большим усердием застегивать гетры.
- Вы уверены, Сэм? - настаивал мистер Пиквик.
- Видите ли, сэр,- отвечал мистер Уэллер,- я уверен в том, что раньше ни разу об этом не слышал. Если у меня есть какие-то догадки,- добавил Сэм, взглянув на мистера Уинкля,- я не имею никакого права о них говорить, потому что боюсь, знаете ли, ошибиться.
- А я не имею никакого права вмешиваться в личные дела друга, как бы он ни был мне близок,- помолчав, сказал мистер Пиквик.- Разрешите только сказать, что я ровно ничего во всем этом не понимаю. Довольно! Больше мы к этому возвращаться не будем.
Выразив таким образом свою мысль, мистер Пиквик перевел разговор на другие темы, а мистер Уинкль начал постепенно приходить в себя, хотя все еще был очень далек от полного спокойствия. Столько вопросов нужно было им обсудить, что утро пролетело быстро. В три часа, когда Сэм водрузил на маленький обеденный стол жареную баранью ногу и огромный паштет, а блюдо с овощами и кувшины с портером разместил на стульях, на диване и где придется, все почувствовали, что могут отдать должное обеду, хотя мясо было куплено и зажарено, а паштет приготовлен и испечен по соседству, в тюремной кухне.
После этого выпили одну-две бутылки очень хорошего вина, за которым мистер Пиквик послал в кофейню "Кубок" близ Докторс-Коммонс. Пожалуй, вместо "одну-две" правильнее было бы сказать "полдюжины", ибо к тому времени, когда вино было выпито, а чай убран, зазвонил колокол, возвещавший, что настало время расходиться по домам.
Если днем поведение мистера Уинкля казалось необъяснимым, то сейчас, когда под наплывом чувств и своей доли вина - одной из шести бутылок - он начал прощаться с другом, оно стало романтическим и торжественным. Он выждал, пока удалились мистер Тапмен и мистер Снодграсс, схватил руку мистера Пиквика и горячо пожал, выражая всей своей физиономией твердую и непреложную решимость, зловеще сочетавшуюся с глубоким унынием.
- Спокойной ночи, дорогой сэр,- сквозь стиснутые зубы проговорил мистер Уинкль.
- Да благословит вас бог, дорогой мой! -промолвил мягкосердечный мистер Пиквик, отвечая на рукопожатие молодого друга.
- Пора!- крикнул мистер Тапмен из галереи.
- Да, да, сию минуту,- отозвался мистер Уинкль.- Спокойной ночи!
- Спокойной ночи,- сказал мистер Пиквик.
Затем последовала еще одна "спокойная ночь", и еще одна, и еще с полдюжины, а мистер Уинкль продолжал пожимать руку своему другу и с тем же странным выражением смотреть ему в лицо.
- Что случилось? - спросил, наконец, мистер Пиквик, когда рука у него заныла от рукопожатий.
- Ничего,- отвечал мистер Уинкль.
- Ну. спокойной ночи,- сказал мистер Пиквик, пытаясь выдернуть руку.
- Мой друг, мой благодетель, мой высокоуважаемый спутник! - пробормотал мистер Уинкль, уцепившись за его руку.- Не судите меня строго, не судите, когда узнаете, что я, доведенный до крайности непреодолимыми препятствиями...
- Ну, что же вы! - воскликнул мистер Тампен, появляясь в дверях.- Идите, а не то нас тут запрут!
- Да, да, иду! - ответил мистер Уинкль.
И, собравшись с силами, он выбежал из камеры.
В то время как мистер Пиквик с немым удивлением смотрел им вслед, пока они шли по коридору, на площадке лестницы появился Сэм и шепнул что-то на ухо мистеру Уинклю.
- О, разумеется, положитесь на меня! - громко ответил этот джентльмен.
- Благодарю вас! Вы не забудете, сэр? - осведомился Сэм.
- Конечно, не забуду,- отозвался мистер Уинкль.
- Желаю вам удачи, сэр,- сказал Сэм, притронувшись к шляпе.- Мне бы очень хотелось отправиться с вами, сэр, но, конечно, хозяин - прежде всего.
- Вы остаетесь, и этот поступок делает вам честь,- сказал мистер Уинкль.
С этими словами они расстались внизу лестницы.
- Чрезвычайно странно,- заметил мистер Пиквик, возвращаясь в камеру и задумчиво присаживаясь к столу.- Что мог затеять этот молодой человек?
Он сидел, обдумывая этот вопрос, как вдруг раздался голос тюремщика Рокера, осведомлявшегося, можно ли войти.
- Войдите,- отвечал мистер Пиквик.
- Я вам принес подушку помягче, сэр,- сообщил Рокер,- вместо той временной, какая была у вас прошлой ночью.
- Благодарю вас,- сказал мистер Пиквик.- Не хотите ли стаканчик вина?
- Вы очень добры, сэр,- отвечал мистер Рокер, принимая предложенный стакан.- За ваше здоровье, сэр.
- Благодарю вас,- отозвался мистер Пиквик.
- С сожаленьем должен вам сообщить, сэр, что вашему квартирохозяину сделалось очень худо этой ночью,- сказал Рокер, поставил стакан и стал разглядывать подкладку своей шляпы, приготовляясь вновь ее надеть.
- Как? Арестант Канцлерского суда? - воскликнул мистер Пиквик.
- Ему недолго оставаться арестантом Канцлерского суда, сэр,- отвечал Рокер, поворачивая свою шляпу так, чтобы можно было прочесть имя мастера.
- Вы меня пугаете! - промолвил мистер Пиквик.- Что вы хотите сказать?
- У него уже давно чахотка,- пояснил мистер Рокер,- а с ночи он стал задыхаться. Доктор уже полгода назад сказал, что спасти его может только перемена климата.
- Ах, боже мой! - воскликнул мистер Пиквик.- Неужели закон в течение полугода медленно убивал этого человека?
- Насчет этого я ничего не знаю,- отвечал Рокер, обеими руками приподнимая шляпу за поля.- Вероятно, с ним случилось бы то же самое, где бы он ни был. Сегодня утром его перевели в больницу; доктор говорит, что нужно во что бы то ни стало поддерживать его силы, и начальник прислал ему со своего стола вина, бульону и всякой всячины. Начальник в этом не виноват, сэр.
- Да, конечно,- поспешил согласиться мистер Пиквик.
- А все-таки боюсь, что его песенка спета,- продолжал Рокер, покачивая головой.- Я только что предлагал Недди держать пари на два шестипенсовика против одного, но он не согласился и был прав. Покорнейше благодарю, сэр. Спокойной ночи, сэр.
- Постойте,- с волнением сказал мистер Пиквик.- Где больница?
- Как раз над вашей камерой, сэр,- отвечал Рокер.- Если хотите, я вас провожу.
Мистер Пиквик, не говоря ни слова, схватил шляпу и тотчас же вышел.
Тюремщик молча шел впереди; осторожно приподняв щеколду, он знаком предложил мистеру Пиквику войти. Эта была большая унылая палата с несколькими железными кроватями; на одной из них, вытянувшись, лежал человек, похожий на тень: иссохший, бледный, страшный. У изголовья его сидел старичок в сапожничьем переднике и, вооружившись роговыми очками, читал вслух библию. Это был счастливый наследник.
Больной опустил руку на плечо своему товарищу, прося прекратить чтение. Тот послушно закрыл книгу и положил ее на кровать.
- Откройте окно,- сказал больной.
Сапожник повиновался. Стук экипажей и повозок, дребезжание колес, крики взрослых и детей - все звуки большого города, возвещавшие о жизни и деятельности, сливаясь в глухой шум, ворвались в комнату. Из этого хриплого гула выделялся время от времени неудержимый смех или обрывок какой-то звонкой песни, распеваемой кем-то в беспокойной толпе, на секунду задевал слух, а потом тонул в реве голосов и топоте ног,- разбивались волны бурного житейского моря, тяжело катившего свои воды за окном. Печальны эти звуки для задумчивого слушателя в любое время. Какими же печальными кажутся они тому, кто бодрствует у смертного одра!
- Здесь нет воздуха,- прошептал больной.- Эти стены отравляют его. За ними, когда я бродил там много лет назад, воздух был свежий; проникая в тюрьму, он делается горячим и тяжелым. Я не могу им дышать.
- Мы оба дышали им долгие годы,- сказал старик.- Ободритесь!
Наступило короткое молчание, и оба посетителя приблизились к кровати. Больной притянул к себе руку старого товарища по тюрьме и, ласково сжав ее обеими руками, не выпускал.
- Надеюсь,- прошептал он немного спустя так тихо, что они должны были наклониться к кровати, чтобы расслышать невнятные звуки, срывавшиеся с его бледных губ,- надеюсь, милосердный судья вспомнит о моем тяжелом наказании на земле. Двадцать лет, мой друг, двадцать лет в этой отвратительной могиле! У меня разрывалось сердце, когда умер мой ребенок, а я не мог даже поцеловать его в гробике. С тех пор среди этого шума и разгула мое одиночество стало ужасным. Да простит меня бог! Он видел мою одинокую, томительную смерть.
Он сложил руки и, прошептав еще что-то, чего никто не расслышал, погрузился в сон - сперва это был только сон, потому что они видели, как он улыбался.
Они разговаривали шепотом, потом тюремщик, наклонившись к подушке, отшатнулся.
- Клянусь богом, он получил свободу! - воскликнул тюремщик.
Да, получил. Но при жизни он стал так похож на мертвеца, что они не заметали, когда он умер.