Однажды вечером, совершая прогулку по Оксфорд-стрит, Холборну, Чипсайду, Коулмен-стрит, Финсбери-скверу и так далее с намерением вернуться в западную часть Лондона через Пентонвилл и Нью-роуд, мы вдруг ощутили сильную жажду и потребность отдохнуть пять - десять минут. Посему, вспомнив, что мы только что миновали старинный, тихий, приличный трактир (неподалеку от Сити-роуд), мы повернули назад, дабы подкрепиться стаканчиком эля. Это был не какой-нибудь модный ярко освещенный дворец с лепными потолками и лакированной мебелью, а скромный старозаветный трактир с стареньким буфетом и с маленьким стареньким хозяином, который вместе с женой и дочкой себе под стать удобно расположился в вышеупомянутом буфете - уютной комнатке, где веселый огонь пылал в камине, отгороженном ширмой; из-за нее, когда мы объявили о своем желании выпить стаканчик эля, появилась означенная барышня.
- Может быть, вы пройдете в залу, сэр? - умильно сказала барышня.
- Вам будет удобнее в зале, сэр,- сказал старенький хозяин, отодвигая кресло и выглядывая из-за ширмы, чтобы обозреть нашу наружность.
- Вам будет гораздо удобнее в зале, сэр,- сказала маленькая старушка, высовывая голову с другой стороны ширмы.
Мы посмотрели вокруг, как бы выражая свою неосведомленность в месторасположении столь горячо рекомендуемого помещения. Старенький хозяин заметил наш взгляд; он просеменил через низенькую дверь низенького буфета и ввел нас в залу.
Мы очутились в старинной сумрачной комнате с высоким камином, дубовыми панелями и полом, посыпанным песком. Стены были украшены несколькими старыми цветными литографиями в черных рамках. Каждая литография изображала морское сражение: два фрегата что есть мочи расстреливают друг друга, на заднем плане взлетает на воздух еще один корабль, а иногда и два; передний же план являет собой пеструю смесь обломков, среди которых из воды торчат ноги в синих матросских штанах. В центре комнаты с потолка свисали газовая люстра и сонетка; по сторонам тянулось несколько узких столов, за которыми виднелся тесный ряд скользких, отполированных долгим употреблением деревянных стульев, составляющих непременную принадлежность такого рода заведений. Унылое однообразие посыпанных песком половиц там и сям нарушалось плевательницей; две пирамиды этих полезных предметов украшали ближние углы залы.
За дальним столом, рядом с камином, лицом к двери, сидел плотный мужчина лет сорока; короткие завитки черных жестких волос обрамляли его обширный лоб и лицо, обязанное своей несколько излишней краснотой не только воде и свежему воздуху. Он курил сигару, устремив глаза к потолку, и его самоуверенный вид красноречиво говорил о том, что это здешний признанный знаток в области политики, непогрешимый оракул и всезнающий рассказчик. Судя по всему, он только что произнес какую-то вескую тираду, ибо его собеседники с торжественной сосредоточенностью попыхивали трубками и сигарами, словно подавленные величием вопроса, который они только что обсуждали.
По правую его руку сидел убеленный сединами старец в широкополой коричневой шляпе; по левую - остроносый блондин в коричневом сюртуке до пят, после каждой затяжки бросавший на краснолицего восхищенные взгляды.
- Чудеса! - сказал блондин после пятиминутной паузы. В ответ послышался одобрительный ропот.
- Никаких чудес - никаких! - сказал краснолицый, неожиданно пробуждаясь от размышлений и набрасываясь на блондина, едва тот заговорил.- Почему чудеса? С какой стати чудеса? Докажите, что это чудеса!
- Коли на то пошло...- робко сказал блондин.
- На то пошло! - воскликнул мужчина с красным лицом.- Конечно, на то пошло. Мы в наше время стоим на ровной возвышенности интеллектуального совершенства, а не в темной пещере умственного убожества. В наши бурные времена я требую доказательств - да, доказательств, а не утверждений. Каждый джентльмен, который меня знает, знает, каковы были природа и следствие моих замечаний, когда Олдстритское Пригородное Общество Подыскания Представителей собиралось рекомендовать кандидата от... не помню, какого местечка в Корнуолле. "Мистер Сноби,- говорит мистер Уилсон,- самый подходящий человек, чтобы представлять этот округ в парламенте".- "Докажите это",- говорю я. "Он - сторонник Реформы",- говорит мистер Уилсон. "Докажите это",- говорю я. "Он борец против национального долга, стойкий противник пенсий, непреклонный защитник негров; он стоит за сокращение синекур и парламентских сессий; он согласен на увеличение только одного - числа избирателей",- говорит мистер Уилсон. "Докажите это",- говорю я. "Это доказывают его дела",- говорит он. "Докажите их",- говорю я.
- И он не смог доказать их,- объявил краснолицый, победоносно оглядывая своих слушателей,- и округ не выдвинул Сноби; и если бы вы применяли этот принцип неуклонно, не было бы у вас ни долга, ни пенсий, ни синекур, ни негров, ни вообще ничего. А потом, стоя на возвышенности интеллектуального совершенства и достигнув вершины народного благосостояния, вы могли бы бросить смелый вызов всем нациям мира и воздвигнуться в гордом сознании своей мудрости и превосходства. Вот мой принцип - мой неколебимый принцип,- и стань я завтра членом палаты общин, они бы все у меня там затряслись! - И краснолицый, громко стукнув по столу кулаком, чтобы подкрепить свое заявление, задымил, как пивоварня.
- Да! - медленно и тихо начал остроносый, обращаясь ко всем присутствующим.- Недаром я говорю, что из всех джентльменов, с которыми я имею удовольствие встречаться в этой комнате, нет ни одного, кого было бы приятнее слушать, чем мистера Роджерса,- общение с ним так поучительно!
- Поучительно! - сказал мистер Роджерс (такова, по-видимому, была фамилия краснолицего).- Вы вправе говорить, что общение со мной поучительно - я вас всех поучал и кое-чему научил, хотя так ли приятно меня слушать, как уверяет мой друг мистер Эллис,- не мне об этом говорить. Об этом вам судить, джентльмены; скажу одно: когда я поселился в этом приходе и впервые посетил эту комнату десять лет назад, в ней, думается мне, не было ни одного человека, который сознавал бы, что он - раб, а теперь вы все чувствуете свои оковы - и изнываете. Напишите это на моей гробнице - и я буду доволен.
- На гробнице,- сказал низенький круглолицый зеленщик,- там, конечно, пишите что хотите, если вам денег не жалко, да только про себя и свои дела, а вот разговоры о рабах и угнетениях держите при себе, потому что мне вот, например, не нравится, чтобы меня такими вот словами обзывали каждый вечер.
- А вы и есть раб,- сказал краснолицый,- и самый жалкий из рабов.
- Вот не повезло-то! - перебил его зеленщик.- Мне ведь никакой пользы не было от тех двадцати миллионов, которые заплатили за ихнее освобождение*.
* (...тех двадцати миллионов, которые заплатили за ихнее освобождение.- В 30-х годах XIX века прошли законы об освобождении рабов во всех колониях Англии. Бывшим рабовладельцам была выплачена компенсация в сумме 20 млн. фунтов стерлингов.)
- Добровольный раб! - воскликнул краснолицый, багровея еще больше под влиянием возражений и собственной риторики.- Лишающий своих детей их самых святых прав, глухой к священному зову Свободы, которая с мольбой простирает к вам руки, взывает к наипламеннейшим чувствам вашего сердца и указывает на ваших беспомощных малюток, но тщетно!
- Докажите это,- сказал зеленщик.
- Доказать! - язвительно фыркнул человек с красным лицом.- Как! Задыхаясь под игом надменной и кастовой олигархии, придавленный силой неправых законов; стонущий под ярмом тирании и угнетения везде, кругом и повсюду... Доказать! - Краснолицый вдруг смолк, трагически усмехнулся и скрыл свое лицо и негодование в пивной кружке.
- Вот, вот, мистер Роджерс,- сказал толстый маклер в широком жилете, не спускавший глаз с этого светоча премудрости, все время, пока тот говорил.- Вот, вот,- сказал маклер со вздохом.- В самую точку.
- Конечно, конечно,- поддержали другие слушатели, которые поняли во всем этом ровно столько же, сколько и маклер.
- Лучше не трогай его, Томми,- посоветовал маклер зеленщику,- он такой: скажет, который час по стенным часам, не глядя на стрелку, уж он такой. Выбери кого-нибудь другого, с ним тебе не совладать, Томми.
- Что есть человек? - продолжала краснолицая особь этого вида, негодующе сдергивая с вешалки свою шляпу.- Что есть англичанин? Так и будут топтать его всякие тираны? Так и будет сбивать его с ног, кто захочет? Что есть свобода? Это не есть постоянная армия. Что есть постоянная армия? Это не есть свобода. Что есть всеобщее счастье? Не всеобщее горе. Вольность - это не налог на окна. Разве не так? Палата лордов - не палата общин. Разве не так? - И краснолицый, разразившись запутанной фразой, в которой заметнее всего были такие прилагательные, как "подлый", "тиранический", "насильственный" и "кровавый", негодующе нахлобучил шляпу на глаза, вышел из комнаты и с треском захлопнул дверь.
- Удивительный человек! - сказал обладатель острого носа.
- Замечательный оратор! - добавил маклер.
- Какая сила! - сказали все, кроме зеленщика. И, сказав это, каждый глубокомысленно покачал головой; затем они удалились поодиночке, оставив нас одних в старой зале.
Если бы мы последовали установившейся традиции, мы тут же погрузились бы в размышления. Комната, дышащая стариной, старинные панели на стенах, камин, почерневший от дыма и времени, перенесли бы нас в прошлое, по крайней мере на столетие назад, и мы продолжали бы грезить, пока оловянная кружка на столе или вертел в очаге не ожили бы и не поведали нам длинную историю о давно минувших днях. Но мы почему-то не были настроены романтически, и хотя изо всех сил пытались наделить мебель душой, она оставалась безжизненной, неподвижной и угрюмой. Оказавшись, таким образом, перед неприятной необходимостью размышлять о делах обыкновенных, мы обратили свои мысли к человеку с красным лицом и его склонности к витийству.
Племя краснолицых многочисленно; каждый трактир, каждый клуб, каждое благотворительное общество, каждое, даже самое скромное собрание имеет своего краснолицего. Это - слабоумные болваны, приносящие только вред тому делу, которому они служат, как бы хорошо оно ни было. И вот, чтобы дать образчик, по которому можно было бы узнавать остальных, мы поспешили создать его портрет и поместить его сюда. Поэтому мы и написали этот очерк.