Подобно "Рождественской песне в прозе", "Колокола" представляют собой социальное нравоучение.
Но если в первой своей повести Диккенс читает наставление старому скряге и заставляет его изменить своей природе, обусловленной его положением в капиталистическом обществе, то здесь Диккенс заводит откровенный разговор с бедняком.
Основной герой повести - Тоби Векк, жалкий старый посыльный, голодающий и холодающий на своем угловом посту у входа в церковь. Правда, Тоби не абсолютно одинок на свете, у него есть любимая дочь, поддерживающая его в трудные минуты, а у этой дочери есть жених, поэтому Тоби мог бы лелеять некоторые надежды на будущее.
Но несчастье Тоби в том, что он, Тоби, не живет как придется и согласно велениям своего простодушного сердца, что было бы правильнее всего, а пытается осмыслить свое положение. С этого момента и начинаются подлинные злоключения Тоби. Ибо, не имея ни истинных наставников, ни друзей, которые могли бы помочь ему разобраться в существующем положении, он пробует сделать это сам. Тоби начинает читать газеты, буржуазные газеты, полные доказательств того, что бедняки - это народ преступников, основное преступление которых заключается в том, что они вообще имеют дерзость появляться на свет божий и с вопиющим легкомыслием стремятся увеличивать число себе подобных.
Словом, бедный Тоби, с его неискушенностью пятилетнего ребенка, сталкивается с "научной" казуистикой буржуазного "закона о населении" - с Мальтусовым законом о бедных, который обрушивается на слабые мозги Тоби и готов уже праздновать свою победу. И Тоби недалек от того, чтобы запретить своей дочери выйти замуж, а себя самого считать худшим из негодяев.
Однако в дело вмешиваются потусторонние силы - духи колоколов, объясняющие Тоби, в какую страшную ошибку он впал, и восстанавливающие его поколебленное было чувство собственного достоинства. Очнувшийся Тоби благословляет свою дочь и отныне уже больше не верит варварским теориям буржуазных экономистов.
Таким образом, повесть делится на две части: реальную и фантастическую. В первой описан сам Тоби в его убогом существовании. Во второй части Тоби видит страшные картины будущего, состарившуюся и опустившуюся Мэг и пьяницу Ричарда, ее бывшего жениха. Таков итог их жизни после того, как они поверили в басню о перенаселении и расстались друг с другом.
В повести выступают два типа людей, носителей двух различных идеологий: патриархально-идиллической и новой, буржуазно-утилитарной. К патриархально-идиллической линии принадлежат бедняки: Тоби Векк и его семья, а также Виль Ферн, бьющийся в поисках работы и тщетно взывающий к справедливости. На их стороне стоят также сказочные, фантастические существа - эльфы, гномы, духи колоколов.
Им противостоят представители официальной буржуазной теории общества, капиталисты и их идеологи.
В воззрениях этой второй группы нет полного единства, что отражает действительно существовавшие в то время различные течения внутри эксплуататорской идеологии. Но они все же принадлежат к одному и тому же лагерю.
Так, олдермен Кьют представляет официально господствующую идеологию победоносного капиталистического развития, утилитаризма и "уничтожения" бедняков. Его приятель, изображенный (что весьма показательно для иронического отношения автора к реакционно-романтической идеологии) как жирный коренастый господин с багровой физиономией, выступает защитником реакционно-романтического взгляда на общество и поэтому неустанно восхваляет доброе старое время, "когда можно было любоваться здоровым народом и всем прочим".
"Какие возражения ему ни делали, он все повторял свое, как белка в колесе. Он имел такое же ясное и отчетливое представление об оплакиваемом им минувшем тысячелетии, какое, вероятно, белка имеет о механизме своего колеса".
Столкновение противоположных мировоззрений бедняков и богачей особенно ярко выступает у Диккенса не в общей форме, а на конкретном примере различного отношения к такому незначительному явлению, как блюдо рубцов, принесенных Мэг своему отцу.
Для художественного метода Диккенса весьма характерно, что такой важный вопрос, как различие мировоззрений его героев, решается им не в применении к мировым проблемам, а всего-навсего в связи с простым обеденным блюдом.
Для Мэг и для старого Тоби обед, который она принесла, означает не просто обед, - мясное блюдо и ничего больше. Это источник целого ряда сентиментальных переживаний для обоих. Рубцы, принесенные Дочерью, являются для отца неожиданностью, ибо сегодня, ничего еще не заработав, он и не рассчитывал что-нибудь поесть. Однако Мэг не только устраивает сюрприз отцу, она хочет возможно дольше продлить удовольствие, заставляя его отгадывать, какое блюдо ему принесли. Этому отгадыванию посвящена целая сценка, какие любит рисовать Диккенс. После ряда ложных отгадок, приводящих Мэг в восторг, Тоби, все это время добросовестно внюхивавшийся в корзинку, наконец восклицает:
"- Да о чем же я задумываюсь? Я, кажется, скоро забуду, как меня зовут! Ведь это рубцы!
И действительно, это были рубцы. И Мэг, совершенно счастливая, заявила отцу, что он через полминуты признается, что никогда не ел таких вкусных рубцов".
Далее встает вопрос, где будет есть Тоби Векк, - на тумбе или же на ступеньках крыльца? Мэг даже в это безрадостное место действия стремится внести элементы уюта и домашности. Она расстилает салфетку и, как может, "накрывает на стол". Сентиментальное обыгрывание рубцов, однако, этим не заканчивается. Едва Тоби Векк собрался приступить к обеду, как раздается звон колоколов, как бы благословляющий его трапезу. И Тоби Векк рассказывает дочери о тех утешительных речах, какие порой слышатся ему в колокольном звоне. Только теперь он приступает к еде.
Но очень скоро следует новая сентиментальная вставка, демонстрирующая взаимную любовь и склонность обоих к самопожертвованию.
"- Да простит меня бог! - воскликнул Тоби, опуская вилку и нож. - Голубка моя, дорогая моя Мэг! Что же ты сама не скажешь мне, какое я животное?
- Что ты это, папа?..
- Я спокойно здесь сижу, - отчаивался Тоби, - объедаюсь, опиваюсь, а ты стоишь передо мной, без всякого сомнения, голодная и ни слова не говоришь мне об этом, между тем как..."
Но Мэг, смеясь, уверяет отца, что она обедала, и тогда выясняется, что рубцы, принесенные ею, не были простым знаком ее любви, а чем-то большим. Обед его сегодня, оказывается, имеет символическое значение. Сегодня- день обручения Мэг, а рубцы, таким образом, - своего рода свадебное пиршество.
И Мэг излагает взгляд ее и Ричарда на возможности счастливой жизни для таких бедняков, как они.
"- Видишь ли, Ричард сказал, - продолжала Мэг, подняв глаза, дрожащим, но отчетливым голосом, - он сказал, что вот и второй год на исходе, а к чему ведет ожидание из года в год, когда так мало надежд, что дела наши поправятся? Он говорит, что мы бедны теперь, будем бедны и в будущем; но что теперь мы молоды и можем не заметить, как подкрадется старость. Он говорит, что если люди в нашем положении хотят, перед тем как пуститься в путь, выждать, чтобы путь этот стал широк и свободен, - то они кончают тем, что им остается одна лишь узкая тропинка, - общая для всех, - ведущая к могиле, отец".
Такова скромная программа взаимной любви и поддержки, которую Мэг и Ричард противопоставляют господствующей морали расчета и пользы.
Появление Ричарда довершает идиллию, разыгравшуюся вокруг тарелки с. рубцами.
Но вот дверь дома, на крыльце которого обедал Тоби, отворяется, и остаток рубцов чуть было не гибнет под ногой лакея, расчищающего путь своему господину.
Начинается "отношение к рубцам № 2".
Оно построено автором на сплошном контрасте к первому отношению.
Если Тоби Векк чуть ли не с эстетическим наслаждением принюхивался к рубцам, если они для него были не только вкусной едой, но и знаком нежности Мэг и тысячи других вещей, то здесь происходит нечто совсем иное.
Мистер Филер, исследующий рубцы, не нюхает их, как это с присущей ему детской непосредственностью делал Тоби Векк.
"- Вы видите перед собою, олдермен, - сказал Филер, тыкая карандашом* в кусок рубца, - образчик мясной пищи, известной у рабочего населения под именем рубцов".
* (Подчеркнуто мной. - Т. С.)
Если Тоби в процессе отгадывания дает рубцам такие определения, как: "что-то вкусное", или: "теплое, даже горячее", или: "приятное" и т. д., то олдермен Кьют читает по поводу рубцов следующую лекцию:
"- Без сомнения, рубцы являются самою невыгод, ною пищею из всех продуктов местного рынка, так как от них остается более всего отбросов. Известно, что при варке одного фунта рубцов теряется несравненно больше, чем от всякого другого животного вещества при варке одного фунта в тех же условиях. Таким образом, рубцы обходятся дороже ананасов, взращенных в теплицах. Если сосчитать количество ежегодно убиваемого скота по подлинным таблицам бойни и если оценить по самой низкой оценке количество рубцов, полученных от этих животных, правильно разделанных мясниками, то окажется, что потеря при варке этого количества была бы достаточна, чтобы прокормить гарнизон в пятьсот человек в течение пяти месяцев, по тридцать один день каждый, с добавлением к тому же и февраля. Этакая расточительность!".
И если Мэг, даже будучи голодна, ни за что на свете не решилась бы отобрать у отца часть его обеда, то олдермен Кьют, как бы в довершение гротескной характеристики, данной ему автором, в один присест уничтожает оставшийся кусок рубцов с тарелки Тоби.
В конце сцены олдермен Кьют развертывает перед Мэг и возмущенным Ричардом свои проекты "упразднения" бедняков, нищенствующих женщин, больных детей и предостерегает их от женитьбы. Это - идеология "фактов и цифр". И самая идеология, взятая под обстрел автором, и конкретная художественная манера ее изображения, и схематически карикатурные фигуры капиталистов предвосхищают более поздний роман Диккенса "Тяжелые времена".
Простодушный Тоби, поверивший злобным нападкам олдермена на Мэг и Ричарда, готов окончательно потерять веру в будущее. Ему кажется, что и колокола согласны с ним. Однако духи колоколов, возмущенные его слабостью, показывают ему страшные картины будущего Мэг и Ричарда, поверивших олдермену и отказавшихся от семейного счастья.
"Тот, кто слышит в нашем языке, языке колоколов, лишь один звук, выражающий холодность или презрение ко всякой надежде, всякой радости, печали или страданию скорбящего человечества; тот, кто думает услышать в наших голосах одобрение тем гнусным тварям, которые мерят на свой аршин все страсти и чувства человека, точно так же, как они отвешивают на своих весах жалкое количество пищи, достаточное лишь для поддержания жизни человечества, измученного трудом и лишениями - тот оскорбляет нас", - говорят колокола.
Подобно Скруджу, Тоби просыпается преображенный. Страшные сцены, свидетелем которых он был, происходили всего только во сне. Все еще можно исправить, - и он обнимает Мэг, занятую шитьем свадебного наряда. И если Скрудж просыпается добряком, то Тоби просыпается гордым человеком, ни за что не согласным поступиться хотя бы самой маленькой долей своего человеческого достоинства и права на счастье, которое хотели отнять у него капиталистические "теоретики".
Повесть заканчивается обращением к читателю, в котором автор подчеркивает реалистическую подоплеку своей сказки и выражает идеалистические упования на нравственное перерождение человечества. Но сновидение ли все то, о чем только что было рассказано? - спрашивает он.
"Если это так, дорогой слушатель, то рассказчик просит тебя, - тебя, к которому он относится с такой любовью, - среди всех виденных тобою ужасов и призраков не забывать той глубоко реальной почвы, на которой зародились эти таинственные тени; и каждый в своей среде (а для этой цели нет среды ни слишком узкой, ни слишком обширной) должен постараться изменить, улучшить, смягчить увиденное им".
"Колокола", так же как "Рождественская песнь", были встречены читателями и друзьями писателя восторженно.
Томас Гуд, откликнувшийся за год до того на первую рождественскую повесть Диккенса, сейчас писал о второй: "Перед нами вторая рождественская книжка Боза, в которой он ставит себе целью вызвать к жизни добрые чувства, обычно лишь дремлющие в человеческой душе"*.
* (Hotten, Charles Dickens, стр. 153.)