В одном из очерков второго раздела рассказывается о том, как автор заглянул в лавку старьевщика в отсутствие хозяина. Он видит старые костюмы, принадлежавшие людям различных возрастов: одежду мальчика, юноши, старика, и в душе у него появляется убеждение, что это - собственность одного и того же человека в разные периоды его жизни ("Размышления на улице Монмаут"). И в воображении автора рождается биография этого несчастного - трагедия маленького человека, раздавленного обстоятельствами. Так, автору далее не понадобилось увидеть самого человека, чтобы узнать его историю. Он узнал ее по нескольким принадлежавшим ему вещам.
Вещи как бы замещают у Диккенса людей. Вещи интересуют Диккенса не сами по себе, а как символы человеческих жизней, человеческих поступков, переживаний.
Люди уходят, а мертвые вещи остаются, храня на себе отпечаток исчезнувшей души.
Диккенс скорбит об этих отлетевших душах, он фантазирует на сентиментальный лад над этими покинутыми вещами. И в этих фантазиях над мертвыми вещами опять-таки есть своя особая, диккенсовская поэзия.
Пусть в истории спившегося и несчастного человека, биографию которого автор восстанавливает по его гардеробу в лавке старьевщика, нет ничего поэтического. Но поэтичным является для автора самый метод оживления вещей, самая эта способность мертвых вещей свидетельствовать, вызывать воспоминание, быть документами души.
Так старая наемная карета не рассказывает у Диккенса никаких историй. Однако поэтичной является уже самая мысль: если бы эта наемная карета способна была написать свою автобиографию, сколько интересных историй она бы рассказала! ("Стоянки извозчичьих карет").
Поэтичным оказывается самое свойство вещей сохранять отпечаток души их владельца.
В своем сентиментальном обыгрывании вещей и мелких подробностей Диккенс напоминает Стерна. Некоторые "Лондонские очерки" могли бы быть названы "Сентиментальными путешествиями" по Лондону. Иногда автору достаточно одной зажженной, а затем погашенной свечи в окне больницы - и перед нами история несчастной жизни и жалкой смерти ("Больничный пациент"). Диккенс вообще многим обязан Стерну, в частности - этим труднейшим искусством угадывать сокровенную жизнь души в ничтожнейших житейских проявлениях.
Однако что с самого начала отличает Диккенса от его предшественников, - от Стерна, так же как от сентиментального эссеиста Чарльза Лэма, - это объективный характер его описания.
Всех этих трех писателей объединяет то, что к теме своего рассказа они подходят субъективными путями, что она, эта тема, продиктована личным опытом сентиментального художника. Но в дальнейшем пути их расходятся. Предмет, о котором идет речь у Диккенса, более объективен, более отчужден от автора.
Когда Диккенс входит в лавку со старым тряпьем и это тряпье наводит его на мысли о человеческой жизни, то такое начало, конечно, субъективно. Но самое содержание рассказанной затем истории максимально типизовано и никакого субъективизма в себе уже не содержит. Другое дело, что чувство, вызвавшее к жизни эту историю, сопровождает нас в течение всего повествования и служит ему как бы сентиментальным обрамлением.
Некоторые очерки и рассказы Диккенса в этом жанре могли бы поэтому быть названы элегиями в прозе.